— Но, Джекоб! — выдохнула она, когда он на секунду оторвался от ее лица и лихорадочно прижался губами к шее.
— Прошу тебя, Флоренс! — прошептал он, крепче прижимая ее к своему возбужденному телу. — Мы должны быть вместе! Неужели не понимаешь? Должны!
Флоренс ничего не понимала. Голова шла кругом, сознание затуманилось. Даже если бы Джекоб говорил сейчас что-то разумное, она все равно не сумела бы постичь смысл его слов. Она знала только, что Джекоб прав: они должны исполнить свое предназначение, то, что было им изначально предначертано.
Словно в дурмане, в лихорадочном жару, она позволила Джекобу подхватить ее на руки и отнести наверх. Свое полотенце он потерял где-то по пути и, когда они добрались до спальни, стал немедленно стягивать с ее плеч халат, потом толкнул на постель и вновь принялся целовать. Через несколько секунд они слились в тесной близости.
На этот раз в их ласках не было исступления животной страсти, с какой они предавались любви на солнечной поляне. И, хотя Джекоб овладел ею немедленно, его движения были ритмичны, размеренны, преисполнены томления и неги, позволяя обоим смаковать, впитывать каждое мгновение, каждый оттенок прикосновений и изгибов их тел. К тому моменту, когда он довел ее до оргазма, Флоренс уже всхлипывала от восторга. Все существо обволокла щемящая грусть. Они танцевали танец любви так, словно прощались навсегда…
Будучи человеком, который по роду своей профессии привык имитировать чувства — а порой и бесчувствие, — Джекоб теперь пребывал в шоке от переизбытка подлинных чувств. В одно ошеломляющее мгновение на него навалилось все, что только дано пережить живому существу. Рассудок и сердце разрывались, не в состоянии воспринять эмоциональный хаос, лишивший его способности контролировать свои действия и поступки. Собственное бессилие вселяло в него ужас. Любовь к Флоренс была единственной истиной, не вызывавшей у него сомнения, и сейчас, пытаясь найти точку опоры, он обратил на нее свой взор.
Все вышло не так, Фло, молча говорил он спящей женщине, находя утешение в целомудренных линиях ее лица, дышавшего отважной решимостью, которая не сглаживалась даже во сне. Флоренс была не из тех женщин, которые цепляются за кого-то или что-то в поисках моральной или физической поддержки, и, даже лежа с ним в одной постели, она, казалось, занимала совершенно отдельное, обособленное пространство. А вскоре она еще больше отдалится от него.
Сейчас, когда он видел перед собой Флоренс, думать о письме было невыносимо, но он знал, что рано или поздно придется разгребать последствия своей связи с двумя женщинами. Иначе как злой насмешкой судьбы это сумбурное письмо не назовешь. Он скомкал его и машинально бросил в печь, но отчетливо помнил каждую строчку, словно они были выжжены в его мозгу.
Мириель писала ему впервые, поэтому трудно было сказать, чем объяснялся ее отвратительный слог — воздействием медицинских препаратов или отсутствием навыка излагать свои мысли на бумаге.
" Дорогой Джекоб,
Пожалуйста, не сердись на меня, но мне удалось выудить твой адрес у одной из психованных мымр, работающих в клинике, хоть мне и посоветовали временно отказаться от общения с тобой. Я пообещала, что не помчусь за тобой в Камбрию, и как видишь, сдержала свое обещание".
Из дальнейшего содержания следовало, что Мириель выписалась из частной клиники буквально на третий день после того, как ее туда поместили, поскольку была убеждена, что она "абсолютно здорова" и "просто немного подавлена оттого, что подцепила какой-то вирус, взбаламутивший ее гормоны". Работники клиники пытались удержать ее, угрожая вызвать Джекоба, но Мириель сказала, чтобы они не суетились, заявив, что сама свяжется с мужем, так как у нее есть для него замечательная новость, о которой он должен узнать немедленно.
"Я беременна, Джекоб!"
Джекоб закрыл глаза. Он просто не мог смотреть на Флоренс, слыша в голове ликующий возглас Мириель. Отчаяние захлестнуло его с новой силой. Он физически ощущал, как клокочут в нем гнев, разочарование, горечь утраты, злость на судьбу и даже мрачное удовлетворение. Нет ничего приятного в сообщении о том, что у тебя будет ребенок от женщины, на которой ты был женат, а потом разошелся с ней из-за того, что она просто чужой тебе человек, но получить такое известие сразу же после откровения Флоренс — это сущее кощунство. Каждый раз, когда он пытался наладить свое счастье, какое-нибудь непредвиденное обстоятельство обращало в прах все его усилия. Десять лет назад трагическое дорожное происшествие помешало ему объясниться начистоту с Флоренс и Дэвидом, и в результате он был лишен возможности заботиться о Флоренс во время ее беременности. А ведь будь он рядом с ней, возможно, их ребенок выжил бы. Три месяца назад — или четыре? — он предпринял безуспешную и в общем-то ненужную попытку сохранить брак с Мириель и вот… навсегда потерял Флоренс. Хотел дать ей счастье, но, по-видимому, опять принес одни страдания.
— Господи, если бы только это был наш ребенок, Фло, — с жаром прошептал он. — Твой и мой. Я был бы счастливейшим человеком на земле!
Флоренс шевельнулась и что-то пробормотала, но не проснулась. Джекоб зажал ладонью рот, чтобы сдержать рвавшиеся наружу вопли отчаяния.
Больше всего он ругал себя за малодушие. Когда требовалось быть предельно честным, он струсил, увильнул. Нет, он не солгал — просто утаил правду. Ему следовало бы показать Флоренс это письмо, а потом признаться в своих чувствах, рассказать все как есть, а он вместо этого попытался урвать у нее еще несколько часов счастья — несколько бесценных часов, не омраченных ее ненавистью и презрением.
Идиот! Тупица! Дурак! — молча проклинал себя Джекоб. Он не мог бы придумать более верного способа навечно отвратить ее от себя. Флоренс ценила честность и искренность, и после того, как она решилась на столь мучительное признание, он обязан ей гораздо большей откровенностью. Он должен ей все рассказать. Правда, теперь не стоит рассчитывать на ее понимание и участие. Она возненавидит его, возненавидит опять, и с еще большим пылом. И будет права.
Джекоб осторожно слез с кровати, не в силах больше терзать себя созерцанием нежного восхитительного тела, которое вскоре навсегда будет потеряно для него. У него, возможно, есть только одно смягчающее обстоятельство. Он не первый и не последний мужчина, выказавший трусость и малодушие в присутствии любимой женщины. Слабое утешение.
Затянув пояс на халате, Джекоб не оглядываясь покинул спальню.
ГЛАВА 18
Флоренс пробудилась от короткого сна с дурным предчувствием. Первые несколько секунд в сонном сознании билась только одна тревожная мысль: она сказала или сделала нечто ужасное, что с минуты на минуту должно породить хаос.
Не разжимая век, она машинально протянула в сторону руку и, обнаружив, что рядом никого нет, только тогда сообразила, что ищет Джекоба.
Она сообщила ему про ребенка. Он получил письмо. Они поднялись в спальню.
Цепь бессвязных событий. И все же чувствуется в этой череде какая-то зловещая логика. Отсутствие в постели Джекоба усугубляло ее беспокойство. Флоренс обхватила себя руками, чтобы унять нервную дрожь. В его ласках, когда он любил ее, было что-то отчаянное и обреченное; каждое движение, каждое прикосновение пронизаны были какой-то трагической завершенностью. Между поведением Джекоба во время любовной близости и прибытием курьера определенно существовала какая-то связь. В этом Флоренс была уверена.
И куда подевался Джекоб?
Флоренс поднялась с кровати и подошла к окну. Джекоб, полностью одетый, тащил по двору металлическую ванну, в которой плескалось немного воды. Увидев его осунувшееся угрюмое лицо, Флоренс окончательно упала духом.
Ей захотелось вернуться в теплую уютную постель, нырнуть с головой под одеяло и переждать во сне надвигающийся кошмар, но она прекрасно понимала, что должна одеться и встретить свои страхи лицом к лицу. С ощущением полной безнадежности, будто она стояла на пути стремительно несущегося селевого потока, Флоренс отыскала дорожную одежду и покинула спальню.