Ресторан «Дюльбер» еще помалкивает.
Заказали случайно попавшие в «Дюльбер» морские офицеры мускат «Красный камень»; никого чужих, кроме них, в ресторане нет – только свои.
Пьет первый бокал полусухого шампанского 1926 года урожая Володя Самусин, заедает квадратиком «Миньона», закуривает папиросу «Дюшес». У Володи Самусина рак горла. Раскрытую папиросную коробку подталкивает Володя ногтем к сидящему насупротив любовнику жены:
– Курите, Саша.
– Ты разве забыл, Володенька, что Саша не курит? – шепчет жена.
– Ах, – сипит Володя Самусин, улыбается, красавец, – вечно я ничего не помню.
Он доливает бокалы шампанским, подламывает дальше плитку «Миньона», кормит им из рук жену. А жена, откусив крошку, отдает ему остаток – губами. Старинная игра.
За соседним столиком ужинают фармацевт Ясный, его жена – и любовник ее Юра Милославский. Белокурый, светлоглазый с дымком Юра – пьяный и закокаиненный. Он – пьяница, наркоман и развратник. И вся семья его такая – пьяницы, наркоманы, развратники. Юра – поэт, состоит в Объединении Крымских Писателей, знаком с Маяковским, даже сочинил на него пародию. Всем своим братьям, всем приятелям помогает Юра соблазнять чужих жен: пишет для них лирические стихи.
Для смеха, на дневной компанейский спор, принял Юра Милославский приглашение фармацевта. А фармацевт решился Юру отравить. Принес в ресторан из аптеки какую-то мерзость и ждет, покуда Юра одуреет.
– Наш аптекарь Боря Ясный пьет касторку ежечасно, – импровизирует Юра. – Ты касторку пьешь напрасно. Водку пей – все будет ясно…
– Пропадает ваш талант, Юрий, вот из-за этого, – фармацевт осторожно притрагивается своею вилкою к Юриной рюмке, а та – звенит! – и ее приходится взять двумя пальцами за устье, чтоб замолчала.
– …Не волнуйся, свет мой ясный, фармацевт ты мой прекрасный, – продолжает Юра. – Ты с женою ласке страстной предавайся, Боря Ясный…
К десяти часам выносят на эстраду «Дюльбера» шесть стульев. Выходят на эстраду музыкант-скрипач, музыкант-саксофонист, музыкант-трубач, музыкант-виолончелист, музыкант-контрабасист. И подсаживается к ударным инструментам, покрывает малый барабан лоскутом влажного полотна, щеточки-палочки проверяет, тарелки подвинчивает – Костя-барабанщик.
Готовы к танцам Володя Самусин и Юра Милославский. Готов Саша остаться один за столом, подождать. Готов фармацевт Ясный растворить принесенный яд в Юрином коньяке.
Костя-барабанщик готов запеть.
Он встает, не глядя чешет щеточками тарелку, не забывает и ритм хранить – жмет педаль основного барабана. Вот поддаст музыкант ему тон, вот поддержит его музыкант-саксофонист!..– Скажите, девушки, подружке вашей…
По-московски, не по-дюльберски Костя говорит. Круглый, простой он мужик, словно и не дюльбер, а из Ростова-Тамбова:
– …что я ночей не сплю – о ней мечтаю,
что всех красавиц она милей и краше.
Я сам хотел признаться ей, но слов я не нашел!..
Заводится труба наперерез скрипке, настигает ее, превышает, рвется, теряется – и отбегает в сторону.
Как глубоки и черны «эфы» у контрабаса.
…Когда б я только смелости набрался,
я б ей сказал: «Напрасно ты скрываешь,
что страстью нежною – сама ко мне пылаешь.
Расстанься с хитрой маскою – и сердце мне открой!..»
– Володенька, сходи к врачу, пожалуйста; возможно…
– Юра, ты сошел с ума, ты сумасшедший…
Покручивает Юрину рюмку в горьких пальцах фармацевт Ясный. Смотрит, как наплывает его жена ланитою на Юрино плечо, как покидает ее ладонь воротник белого Юриного пиджака – и входит на повороте в Юрино белокурое…
Саша пробует закурить папиросу – и захлебывается.
– Очей прекрасных!.. – виолончель, —
– …огонь я обожаю, – саксофон, —
– …и на земле иного…
Пауза.
– …я счастья не желаю.Я нежной страстью, как цепью, к ней прикован,
Всю жизнь готов тебе отдать – тобой одной дышать!
Юра Милославский умрет сегодня ночью в городской больнице.
Володя Самусин умрет через месяц.
«Дюльбер» по-татарски означает «красивый» – или даже «прекрасный».Последний год шестидесятых
Ехали с неудобствами. Всякий раз, когда поезд останавливался, – грубовато, с преизбытком непоглощенного хода, который тотчас же и разрешался во взаимных толчках вагонов – от арьергардного к головному, – купе Г. В. Анциферова непременно оказывалось в таком соотношении с одним из перронных фонарей, что исходящий от него луч, проходя сквозь расселину оконных занавесок, в точности упадал на лоснящийся принцметалл подстаканника, отражаясь при этом от барельефной виньетки с изображением восточного полушария Земли, над которой парили искусственные спутники; свет отбрасывало прямо на горестно зажмуренные глаза Геннадия Васильевича. В самое же мгновение остановки принимались громко шуршать, двигаясь по столешнице, упакованные в особенную, эмпээсовскую бумагу порции прессованного сахара; а во время пути то и дело побрякивала неизвлеченная ложечка, проворачиваясь и смещаясь в пустом стакане.