Анциферов пытался замедлить ход, чтобы превратить обратный путь в прогулку, но ему не удавалось. «В кино пойдем, – рассуждал Геннадий Васильевич. – Опять же в кабак. Лодочку возьмем, водочку, девочек , – подзуживал он себя очередным, юбиленинским анекдотом. – Нет, нет, нет! – плачевно вопияло в нем, не принимая никаких шуток. – Домой, по-быстрому домой! – Домой послезавтра, чего ты дурью-то мучаешься? – Домой!! – Заткнись! – Домой!!! – Куда домой?! – и он уже почти бежал, похлюпывая сочащимся носом, – сыро стало, – бежал и приговаривал из популярной книги по психологии, учащей владеть собою: «Сос… – он споткнулся, – сосредоточиться, сосредоточиться, сосредоточиться, сосредоточиться», – но все это, столь полезное и легко применяемое им и его друзьями в повседневной практике, теперь захлестывалось, обваривалось паром, бьющим из неизвестно чем придавленной и лопающейся по швам души: «Домой хочу».
В комнате – соседа еще не было – Геннадий Васильевич, не снимая верхнего, ринулся в мусорную корзину и достал выброшенные давеча конфеты. Две съел сразу, а две остальные – когда разделся и лег, пристроив на живот легкую пепельницу. Живот подрагивал, и пепельница постепенно сползала к паху. Анциферов вернул ее на стол, прихватил корочки с методразработкой: надо было как-то настроиться на завтрашнюю жизнь.
«Словарь Ленина-полемиста (см. Ю. Н. Тынянов, “Анархисты и новаторы”, стр…) во многом определил стилистические поиски советской прозы на раннем этапе, и в частности так называемый сказ».
Геннадий Васильевич не поленился встать за карандашом – зачеркнул во многом и поставил в известной мере . Минуту наслаждался подтекстом , но, сообразив всю бесполезность подобных правок, поменял в известной на в значительной . Ясно было, что в значительной мере и во многом перекрываются до тавтологии. Задок карандаша был оснащен цилиндрическим ластиком, и Анциферов стер приписанное дочиста, заглянцевев по мере возможности бумажную ворсу.
Второй день он обедал-ужинал раньше обычного, отчего сейчас, к одиннадцати ночи, во рту точилась безвкусная едкость.
Завтра будэм кушать – а теперь будэм спать: соседская максима.
Отличный, кстати, парень. Вполне мог бы заниматься таким же делом на Западе – насколько мы вправе судить, как этим делом занимаются на Западе. Интересно, что действительно кого-то ловят, кто-то убегает, шастает с чужими документами. Арестовали бы рыл десять первых попавшихся и при помощи выколупывания глазиков убедили бы задержанных, что они и есть тот самый. И все подписали бы чистосердечное признание. Но ведь бьют же в отделениях смертным боем – чем попало, по чему попало. Еще как! Но, если я правильно понял, лупят обормотов, бродяг , а столь обеспеченный злодей удостаивается иного обращения: «Позвольте, дарагой, мы вам сапожок испанский обуем…»
За окном, выходящим в разомкнутый двор гостиницы, звонко ляснули – живое по живому. И поставили вопрос:
– Х-х…и ты не была ? А!? Х-х…и ты не была, с-сукотина ?!
Доведенная до слез, страшная своею слабостью мужская обида грызла собственный хвост, вереща от боли.
– Х-х…и ты не была, триблядина ?! Х…и ты не была ?! А?! – и, срываясь с голоса, пинали обидчицу – затылком о водосточную трубу.
А в ответ пристанывало, оползало наземь от страсти, захлебывалось плотью:
– Я была, ептоюмать , чего ты, ептоюмать , я же была, ептоюмать …
– Х-х-х…и ты не была ?! – не прощала, терзалась бессилием обида. – Х…и ты не была, курвятина ?! – о, только б разлюбить, опростаться от неисходной, каменной мужской беременности. – Х…и ты не была, проподлянка, х…и ты не была ?!– Да я ж была, ептоюмать , я была, ептоюмать …
Забравшись на стол – ступни его холодно приставали к покрытию, – Геннадий Васильевич пялился в форточку, выискивал шевеления в буроватой, слегка моросящей темноте.
Сам того не замечая, он подергивал предплечьями, будто бы тоже поучал обидчицу- триблядину ; но в то же время и его затылок обморочно бубнил, когда с разгона вминали его, Анциферова, в пустотелую жесть, что ссыпалась изнутри окисленным сором.
Невидимая потасовка удалялась; она уже покидала гостиничный двор, канюча и требуя чистой правды.
Анциферов рухнул на постель, где вскорости обернулся сотрудником угро : неторопливою ужасающею разбежкою он возникал во дворе, без предупреждения стрелял в упор – самооборона – и вел спасенную к себе в номер.