Так вот, этот самый Маковский и оказался в уфимском деле самым слабым звеном. На первом допросе он держался сухо и чуть надменно, но за этой надменностью без труда угадывался страх…
— Встать!
Ребенок дернулся и поспешно вскочил с высокой табуретки.
Следователь подошел к нему почти вплотную, навис над худенькой детской фигуркой.
— Сесть!
Только мальчик снова вскарабкался на табурет, как снова раздалось:
— Встать!
Мальчик растерянно оглянулся на отца. Маковский сидел белый как мел.
«Встать! Сесть! Встать! Сесть!»
Это продолжалось довольно долго, минут пятнадцать.
В какой-то момент, скомандовав «Сесть!», следователь ловким движением ноги выбил из-под ребенка табуретку. Тот, уже совершенно ничего не соображая, с размаху опустился на пол, — ударился довольно больно, но не заплакал, а скорее заскулил, как обиженный зверек, тихо и жалобно. Следователь пнул его ногой:
— Чего расселся, вставай!
Мальчик, всхлипывая, с трудом поднялся на ноги. В сторону отца он уже и не смотрел, — видно, кое-что понял.
Следователь распахнул дверь:
— Серегин!
В кабинет вошел плечистый солдат-конвоир.
— Отведи сучонка в 104-ю! Пусть пока там посидит, а мы с папашей его покамест потолкуем.
Мальчик исподлобья взглянул на своего мучителя.
— Ну, чего встал, иди! — рявкнул следователь и пнул ребенка к двери так сильно, что тот чуть не растянулся на дощатом грязном полу.
Маковский рванулся было к сыну, но следователь преградил ему дорогу:
— Сидеть! А ты иди. Иди, кому говорят!
Мальчик пошел.
— Как идешь! — опять закричал следователь. — Как идешь, тебе говорят! По одной половице! Ты не у маменьки в детской!
В два шага он нагнал мальчика и ударил по лицу. Мальчик не удержался на ногах, упал и опять тихонечко заскулил. Попыток подняться он уже не делал.
Конвоир Серегин равнодушно наблюдал от дверей за разыгрывающейся на его глазах сценой. За время работы в НКВД он и не такое повидал.
Следователь брезгливо поморщился и указал пальцем на лежащего ребенка:
— Серегин, забери его пока! Подержи в 104-й.
Легко, как пушинку, Серегин приподнял мальчика за шиворот и вынес из камеры.
На Маковского было страшно смотреть. От усилий сдержаться на лбу у него резко выступили вены. Он сидел, бессмысленно уставившись прямо перед собой в одну точку, как сумасшедший. Кто бы сейчас узнал в этом сломленном, разбитом человеке преуспевающего «без пяти минут инженера», холеного, гладкого, молодящегося, всегда так тщательно следившего за собой. На стуле в кабинете следователя НКВД сидел, сгорбившись, несчастный старик…
Избавившись от мальчика, следователь повернулся к нему:
— Ну что? Как вам это понравилось?
Маковский кажется, даже не понял, что к нему обращаются.
Следователь подошел ближе и потряс Маковского за плечо:
— Маковский я вам говорю! Ну что, надумали дать показания или как?
Тот, кажется, наконец понял, что от него требуется.
— А если я подпишу то, что вы хотите, его отпустят?
— Вашего сына? Конечно, отпустят! — заверил следователь.
— Точно?
— Честное слово, сегодня же будет дома! Маковский вздохнул и покорно сказал:
— Давайте ваши бумаги. Где надо подписать?
По показаниям, подписанным Маковским, эсерская «четверка» в составе Спиридоновой, Майорова, Измайлович и Каховской готовила террористический акт против членов башкирского правительства. Оказывается, он, Маковский, получил от «четверки» задание укрепить люстры в Доме правительства таким образом, чтобы во время заседания эти люстры свалились на головы заседающим.
По тем же показаниям, на квартире у Спиридоновой проводились регулярные совещания левых эсеров. На одном из таких совещаний решено было убить всех членов башкирского правительства в тот момент, когда они будут уходить со службы. Якобы роли участников этого бессмысленного теракта уже были распределены и утверждены Маковский же, который зашел к Спиридоновой просто «на огонек», тоже был принят в участники-исполнители и получил задание выследить секретаря партийной организации.
Право же, о правдоподобии обвинений и показаний следователи НКВД заботились весьма мало.
Вторым обвинителем «четверки» оказался Леонид Драверт, бывший член Казанской организации левых эсеров. Драверт происходил из хорошей семьи: его отец был известным адвокатом и еще более известным в Сибири революционным поэтом. Леонид получил приличное воспитание и образование и жизнь свою начинал весьма бурно и стремительно.
В начале двадцатых Драверт состоял в левоэсеровском отряде, сражавшемся против банд батьки Махно. Ему не повезло — однажды бандиты захватили Леонида в плен. Чудом ему удалось бежать. В одном белье на жгучем морозе он прискакал на коне к своим и свалился. Пережитое в плену, угроза смерти и побег не прошли даром. Болезнь вылилась в тяжелое нервное расстройство. Драверт много лечился, но последствия болезни оказались необратимы. Он гак и остался навсегда безвольным и неуравновешенным, а в последние годы стал еще и довольно сильно попивать. Понятно, что такой человек допросов с пристрастием выдержать просто не мог…