Мег все еще изумленно и озадаченно смотрела на Грегора, но мешавший ей локон все-таки заправила за ухо.
– Что вы сказали? – потребовала она объяснений.
Слова застревали у него в горле – он смущенно замотал головой и взглянул на девушку. Его удивительный взгляд мгновенно заворожил ее, красные от клубники губы приоткрылись, и Грегор едва удержался, чтобы не впиться в них страстным поцелуем.
– Просто мне в голову пришла одна бредовая идея, – сказал он тихо, с, мрачной серьезностью. – Но это не для вас, миледи.
Мег колебалась, раздумывая над его странным поведением. Зеленый шелк ее платья переливался в мерцании свечей, легкий шарф соскользнул, открывая взору прекрасную пышную грудь. Грегору хотелось, чтобы она поправила его, вернув скромную сдержанность своему облику, но Мег ничего не замечала, погрузившись в свои мысли.
Грегор залпом допил вино. Он был благодарен себе, что не стал развивать эту тему. Если бы он осмелился предложить ей себя, то скорее всего Мег подняла бы его на смех или выставила из дома…
Она задумчиво взяла ягоду.
И вдруг, почувствовав, что больше не в силах выносить внутреннего напряжения, Грегор резко поднялся из-за стола:
– Я бы хотел увидеться с генералом прямо сейчас.
Мег встала, шурша шелковыми юбками, удивленная его поспешностью.
– О да, конечно, пойдемте. – Бросив на него встревоженный взгляд, она вышла из гостиной, пересекла большой зал и быстро направилась к лестнице. – Следуйте за мной, капитан Грант. Я поднимусь к отцу с вами, мне очень интересно узнать, о чем вы будете говорить.
Но Грегор уже не слышал ее. Он с каждым шагом все глубже погружался в прошлое. Генерал. Это слово отдавалось болью в его памяти о тех днях, когда он, совсем юный Грегор Грант, томился в сырых застенках тюремной крепости. Многие годы он держал болезненные воспоминания в темнице своего разума, но сейчас они вырвались на свободу…
– Как поживает наш юный Грегор Грант сегодня?
Грегор поднял голову. Заключенные в камере зашевелились, уступая дорогу генералу, некоторые уважительно, а кто-то злобно ворча себе под нос. Генерал был здесь нередким гостем: принимая живое участие в судьбах узников, он разговаривал с ними, помогал передавать весточки домой родственникам и любимым. Грегор считал, что он делает хорошее дело, хотя многие относились к нему с презрением за то, что в восстании 1715 года он сражался на стороне английской короны.
Уже тогда Грегор понимал, что генерал был хорошим и честным человеком, гораздо лучше многих якобитов, которых в цепях привозили в тюрьму после битвы у Престона. Да, генерал воевал по другую сторону баррикад, но он сражался против их идеалов, не одобрял их политических убеждений, но к самим людям относился по-человечески.
Генерал проникся особой симпатией к Грегору. На его отношение к юноше во многом повлиял тот факт, что отец мальчика, заключенный в тюрьму вместе с сыном, не выдержал тяжелых условий и вскоре умер от апоплексического удара. Он скончался на руках у сына: парализованный, лишенный способности говорить, этот когда-то сильный человек лишь безумно таращился, не узнавая никого вокруг. Грегор долго не мог прийти в себя от горя, и генерал начал очень тактично и мягко опекать юношу.
– Вы поиграете со мной в шахматы сегодня вечером, юный Грегор? – Генерал стоял перед ним, слегка раскачиваясь на носках, на маленьком пятачке, который освободили для него в тесной камере несчастные узники, согнувшись в три погибели и прижавшись к сырым стенам. Он, улыбаясь, смотрел на изнуренное, грязное лицо юноши, как будто вокруг не было всего этого кошмара.
Грегор знал, что у него были вши, как и у всех остальных в камере. Генерал неоднократно обращал внимание властей на жестокие условия содержания заключенных, он жаловался коменданту, даже писал в парламент. Но никому не было никакого дела. Ведь это были якобиты, преступные бунтари, и большинство людей считали, что они заслужили такую участь. Вынужденный постоянно находиться в тесной камере с двадцатью другими мужчинами, Грегор с радостью ждал визитов генерала. Уйти от кошмара реальности он мог только в своих мечтах и часто мысленно переносился в Глен-Дуи. Воспоминания о родном доме были яркими и живыми. Они помогали ему выжить.
– Благодарю вас, сэр, я буду рад сыграть с вами, – сказал он очень вежливо, но без особого восторга. Ему не нравилось быть на особом положении, он чувствовал неловкость перед остальными заключенными, но не мог и не хотел отказываться от шахматных вечеров с генералом только потому, что кому-то это не нравилось.
– Не забывай, кто он и на чьей стороне! Он же друг этого немца Джорджа, который называет себя нашим королем, вот он кто, Грегор. Плюнь ему в лицо, парень!
– Это точно, он прихвостень немца Джорджа.
– А может, он любит мальчиков, гм? Он, наверное, так и норовит тебя чмокнуть, а, парнишка?
Они все отпускали грязные шуточки, но хуже всех был Макилври. Он был ожесточенным и злым, к тому же явно не в своем уме из-за трагедии с его женой и сыном, с которыми жестоко расправились, после того как разбитой армии якобитов пришлось отступить на север.
Эти разговоры доводили Грегора до бешенства, но он не позволял втянуть себя в драку, всем своим видом показывая, что глупые споры и грязные шутки не трогают его. И через некоторое время его оставили в покое. Правда, иногда он недовольно ворчал, как будто ему вовсе не хотелось играть в шахматы с этим стариком, но то была лишь уловка. На самом деле несколько часов, проведенных вдали от злобной толпы, за пределами тесной вонючей клетки, казались ему раем – в уютной, теплой комнате, в которой жил генерал, он чувствовал себя почти таким же счастливым, как во время своих мысленных полетов в Глен-Дуи.
Иногда генерал предлагал Грегору бокал рейнвейна, когда ему хотелось поговорить о политике в Шотландии. Время от времени он предпринимал попытки склонить юношу на свою сторону, даже не догадываясь о том, что у Грегора есть свое мнение, которое сложилось еще до мятежа. И оно не имело ничего общего с борьбой за интересы Стюартов. Но из уважения к отцу, который отдал жизнь за идеалы якобитов, и чтобы не раздражать сокамерников, он никогда не высказывал его.
– Отлично, мой друг, я рад. – Добрая улыбка осветила лицо генерала, отчего по нему разбежались лучики морщинок. Грегор никогда еще не встречал людей с таким открытым и честным взглядом. Казалось, что эти удивительные небесно-голубые глаза смотрят вам прямо в душу, но, как ни странно, это не раздражало, а скорее успокаивало.
Генерал все еще смотрел на юношу. Ничто не предвещало опасности. И вдруг за спиной генерала появился Макилври и схватил его за горло огромными ручищами. Сильный и высокий, он возвышался над ним как гора.
– Сейчас ты умрешь, проклятый англосакс! – заорал он и начал душить генерала.
Стража, впустив генерала, осталась снаружи: считалось, что заключенные относятся к нему лояльно. Все, кто был в камере, либо оцепенели от неожиданности, либо просто не хотели вмешиваться. И только Грегор молниеносно вскочил на ноги.
Он подлетел к нападавшему, нанося удары руками и ногами. По чистой случайности он угодил в незажившую рану на ноге Макилври, отчего тот громко завопил и отпустил генерала, который, не удержавшись на ногах, начал падать. Когда его, задыхающегося, с багровым лицом, подхватил Грегор, в камеру вбежали стражники.
Началась неразбериха. Сначала они подумали, что нападавшим был Грегор, и его пинками и тычками выдворили в карцер, поставив под глазом огромный синяк и разбив губу. Лишь через некоторое время, когда генерал обрел способность говорить, он лично проследил за тем, чтобы юношу освободили.
– Благодарю тебя, мой мальчик, – сказал он, взяв руку Грегора обеими руками. – Я этого никогда не забуду.
Чувствуя комок в горле, Грегор низко опустил голову. Он ни за что не заплачет. Он не плакал с тех пор, как умер его несчастный отец.