— А что они получат в результате вашего… убийства? — поинтересовался Блаустайн.
— Власть, положение, может быть, часть моих владений. А может быть, мне просто захотят отомстить: по пути наверх мне пришлось выбить немало зубов, в наше время существует не так уж и много влиятельных организаций. Мой отец был второстепенным министром на Венере, мать — младшая жена из простолюдинок. Я получил назначение только после того, как прошел определенные тесты и… распихал локтями парочку сводных братьев. — Чантавар усмехнулся. — Довольно-таки забавно. Ну, а соперничество заставляет мой класс быть все время как бы настороже, вот почему «Технон» это поощряет.
Они вышли на мостовой переход на головокружительной высоте над городом и позволили движущейся дорожке везти себя дальше. С этой высоты Лангли мог видеть, что Лора построена как единое целое: ни одно здание не стояло отдельно, все они соединялись внизу, а прочная крыша перекрывала нижние уровни. Чантавар указал на туманный горизонт, где вздымался остов колоссальной башни, которая стояла отдельно.
— Станция погодного контроля, — пояснил он. — Большая часть из того, что вы видите, принадлежит городу, — министерский общественный парк, но вон в той стороне пролегла граница владений Тарахоно. Будучи приверженцем движения «назад к природе», он, исполняя собственную прихоть, выращивает там зерно.
— Разве у вас нет небольших ферм? — спросил Лангли.
— О Космос, конечно нет! — Чантавар выглядел удивленным. — На центаврийских планетах они есть, но я нахожу, что трудно придумать систему более неэффективную, чем эта. Многие из наших продуктов синтезируются, остальное выращивается на министерских землях. Шахты, заводы, земля — практически все — принадлежат какому-нибудь министру. Таким образом мы обеспечиваем и себя, и простолюдинов, а живущие вне Солнечной системы должны платить налоги. Здесь человек обладает тем, что заслужил. Общественные организации, такие как вооруженные силы, финансируются промышленностью, принадлежащей «Технону».
— А чем же заняты простолюдины?
— У них есть работа, в основном в городах, лишь у немногих — на земле. Некоторые работают на себя, например люди искусства, врачи или кто-то в этом духе. Сюда, здесь вам должно быть интересно.
Это был музей. Общее расположение почти не изменилось, хотя там и находилось множество незнакомых приспособлений для лучшего показа экспозиции. Чантавар повел их в историко-археологический отдел, относящийся приблизительно к их собственному времени. Было грустно от того, как мало вещей сохранилось: несколько монет, потемневших от времени несмотря на электролитическую реставрацию; битый стакан для вина; осколок камня с полустертым названием какого-то банка; ржавые остатки кремневого мушкета, найденного при освоении Сахары; потрескавшийся мрамор, который когда-то был скульптурой. Чантавар сказал, что египетские пирамиды, часть Сфинкса, следы похороненных городов, пара разрушенных плотин в Америке и России, несколько кратеров от взрывов водородных бомб по-прежнему сохранились, но больше предметов старше тридцать пятого века не осталось. Время шло неумолимо, и одна за другой вещи, составлявшие гордость человеческого труда, постепенно терялись.
Лангли обнаружил, что насвистывает себе под нос, как бы подбадривая самого себя. Чантавар навострил уши.
— Что это? — полюбопытствовал он.
— Финал Девятой симфонии — Freude, shöne Götterfunken[8] — никогда не слыхали?
— Нет. — На широком, скуластом лице его появилось странное мечтательное выражение. — Как жаль. Мне это понравилось.
Они заглянули на ланч в ресторан, расположенный на террасе, где роботы обслуживали аристократическую публику с чопорными манерами и в праздничных одеждах. Передернув плечами, Чантавар расплатился по счету.
— Ненавижу класть деньги в кошелек министра Агаца — он охоч по мою душу, — но вы должны признать, шеф-повар у него отличный.
Охрана не ела: люди были приучены к редким трапезам и неутомимой бдительности.
— Здесь, на верхних уровнях, есть на что посмотреть, — сказал Чантавар. Он кивнул на прерывисто светящуюся вывеску над домом для развлечений. — Но все, в основном, похожи друг на друга. Давайте для разнообразия спустимся вниз.
Гравишахта сбросила их на две тысячи футов, и они ступили в другой мир.
Здесь не было солнца, не было неба. Металлические стены и потолок, пружинистые полы, однообразие и монотонность прямых линий. Воздух был достаточно свежим, но он пульсировал и звенел от нескончаемого шума, который создавали вздохи насосов, стук и вибрация, — размеренного глубинного биения огромной машины, являвшейся сердцем города. Коридоры-улицы, заполненные неутомимыми толпами, жили движением и гомоном.