Всадники тут же замедлили шаг, их лошади застыли на середине галопа. Я быстро перемещаюсь между ними, атакуя беззащитных врагов, пробивая клинком кольчугу.
Их броня не сравнится с моей превосходной сталью Иншади.
Я убиваю всех шестерых солдат, оставляя их лошадей невредимыми.
Убиваю бесчестно в замедленном темпе, не давая им шанса защитить себя.
Когда заканчиваю, то замираю на мгновение, глядя вниз на разрушения, причиной которым был я.
Восемь мидрианцев погибли от моей руки. Это было слишком просто. У них не было возможности дать отпор. Они даже не знали, что я приду.
Ужас всего этого просачивается в какое-то глубокое, темное место в моем сердце, и я храню его вместе со всем другим безумием, которое знал за свое короткое и кровавое существование.
Она чудовищна, эта моя способность.
Я — абсолютный обманщик.
И этой властью нельзя пользоваться небрежно. Даже я знаю это, но на этот раз у меня не было выбора. Они бы погнались за нами. С женщиной тигландером, о которой нужно позаботиться, я не могу путешествовать так быстро, как мне бы хотелось.
Кроме того, один из охранников ударил ее. Они, мать твою, ее ударили.
Признаюсь, я немного вышел из себя.
Такое редко случается.
Я отпускаю нити времени и хватаю поводья лошади, которую выбрал — черно-белого жеребца. Охваченный страхом, он взбрыкивает, сбрасывая своего наездника.
Мертвый солдат с громким стуком падает на землю.
Я осторожно натягиваю поводья.
— Спокойно, — говорю я тихо и медленно и кладу руку на его шею. — Спокойно.
Жеребец смотрит на меня, медленно моргая. Он фыркает и качает головой. Я чувствую, что он на грани и вот-вот потеряет голову.
Вокруг нас падают мертвецы. Лошади в панике.
Я не обращаю на них внимания.
Это касается только меня и жеребца.
Он хочет вырваться.
Я ему этого не позволю.
Я смотрю ему в глаза, требуя его внимания, его покорности.
— Что ты делаешь, мхуррин? — Древнее слово, обозначающее лошадь, непроизвольно слетает с моих губ, и я удивляюсь, откуда вообще его знаю. Такое случается уже не в первый раз. — Не будь таким глупым. Это я. Теперь ты меня знаешь. Одолжи мне свою скорость. Я знаю, что ты хочешь убежать за эти ворота.
Лошадь пристально смотрит на меня, потом опускает голову и тихо фыркает в знак согласия.
— Хороший мальчик, — тихо говорю я, ведя его к воротам.
Среди крови и хаоса он успокаивается.
— Подожди, — говорю я.
Жеребец повинуется, когда я толкаю массивные ворота и вывожу его наружу. Амали ждет меня с другой стороны, ее глаза широко раскрыты и остекленели. Без сомнения, она слышала шум. Неудивительно, что она все еще здесь, а не убегает в лес, перепуганная до смерти.
Но ведь она уже проявила удивительное самообладание перед лицом ужаса.
Лошадь улавливает ее запах и ржет. Вся в навозе, она ужасно пахнет, но это знакомый запах для лошади.
Мысленно я называю его Облако. Белые пятна на его черном туловище похожи на облака.
— Ты раньше ездила верхом? — спрашиваю я, не обращая внимания на выражение легкого ужаса на ее лице. Позже будет время развеять ее страхи.
— Прошлой ночью я впервые ездила на лошади, — ворчит она, — и я бы не назвала это верховой ездой.
— Нет, — соглашаюсь я, чувствуя вспышку веселья от ее раздражительности. — Мы сделали то, что было необходимо в то время. Ты ведь здесь? Пойдем. Быстро.
Темные глаза Амали вспыхивают, когда она открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом дважды подумав, смолчала. Я подвожу ее к лошади и показываю стремена. На этот раз она поедет впереди меня.
Она садится на лошадь, а я натягиваю поводья.
— Спокойно, парень, — бормочу я, сдерживая нетерпение жеребца. Он грызет удила. Его мускулистое тело дрожит от сдерживаемого напряжения. Он хочет бежать
Я сажусь в седло позади Амали, зажав ее между руками, и берусь за поводья. Она напрягается, когда я прижимаюсь к ней, явно испуганная.
Она воняет до небес, но я не обращаю внимания на гнилостный запах дерьма.
Дерьмо — это часть жизни. Иногда мне самому приходилось ползать по канализации.
— Н-ну что ж, это было захватывающе, — сухо говорит Амали. — Но я предполагаю, что ты обычно не делаешь такого драматического выхода.
Я тихо фыркнул.
— Конечно, нет. Захватывающе — это еще одно слово для обозначения бросающегося в глаза. Обычно я перелезал через стены, и меня никогда не замечали. Это был худший выход в моей жизни, и все из-за тебя, моя дорогая.
— Я чувствую себя такой особенной. — Ее голос пронизан иронией, но легкая дрожь в нем говорит мне, что она скрывает свое потрясение.
— Ты молодец, — бормочу я. — Не каждый мог бы сделать это так убедительно.
Она напрягается, как будто моя похвала ядовита.
— И все же ты был так уверен, что я смогу это сделать.
— Ты одурачила императора и весь мидрианский двор, — пожимаю я плечами. — По сравнению с тем, это было легко.
По правде говоря, я впечатлен.
Несмотря на все, она терпит унижение, будучи покрытой дерьмом, она следовала моим инструкциям до последней буквы. Она не жаловалась и не терзалась жалостью к себе.
И вся эта грязь и вонь не могут скрыть того факта, что под грубой одеждой она теплая, гибкая, с приятным изгибами.
Мой член дергается.
Проклятое тело. Когда это у меня было так мало самоконтроля?
Я стараюсь не обращать внимания на это ощущение, надеясь, что оно пройдет. Сейчас не время для этого.
— Держись, — шепчу я ей на ухо, когда она вплетает пальцы в гриву Облака. — Мы собираемся лететь.
Облако дергает удила, по-видимому, чувствуя мое нетерпение.
Позади нас раздаются отчаянные крики. Сотни голосов сливаются, переходя в рев.
Ну, это не заняло много времени, верно?
Они послали за нами чертову армию.
Я постукиваю пятками по бокам Облака. Большего и не потребовалось. Он переходит в галоп, потом в рысь, все быстрее и быстрее, его копыта громко стучат по холодной земле, отчего комья земли разлетаются во все стороны.
Амали ахает и наклоняется вперед. Мимо просвистела стрела, за ней еще одна и еще. Я крепче обхватываю Амали руками и низко наклоняюсь, защищая от опасности.
Мои раны быстро заживут. А ее — нет.
Облако все еще набирает скорость. Пока лошадь ликует в своей свободе, я мысленно возношу благодарственную молитву какому-то несуществующему богу за быстрые копыта жеребца.
Мы оставили стрелы позади. Теперь враги нас не поймают.
Мое тело холодное. Кончики пальцев ледяные, лицо онемело от холодного ночного воздуха.
Я знаю, как должен выглядеть. Каждый раз, когда использую свою силу, то становлюсь немного бледнее, и тьма ползет под моей кожей, делая мои вены черными. Иногда мои незаконченные татуировки сдвигаются и извиваются, прежде чем вернуться на место.
Эффект всегда временный, но иногда кажется, что полуосознанные змеи вен хотят ожить.
По крайней мере, эта часть меня закрыта. Я и так достаточно напугал Амали. Ей вовсе не обязательно знать всю силу моего проклятия.
А после сегодняшнего побега я должен ей ванну в горячих источниках.
Я морщу нос.
Для нас обоих было бы неплохо принять ванну.