— Молчать! — гаркнула Донна Мартино.
Папа затрепетал. Склонив голову и потупив взор, он стал шарить рукой по столу в поисках стакана с вином. Он ощущал на себе всемогущее неистовство больших черных глаз своей жены. Папа знал, какие мысли клокочут сейчас в голове Донны Мартино, как она ненавидит его слабохарактерность, как презирает его мягкость, как обвиняет его в сговоре с той наверху — этой Шарлоттой, этой предательницей, этой самой несуразной из их дочерей.
С поджатыми губами, не сводя с него глаз, она разместила перед собой кусок жареного мяса. Затем, стиснув зубы, она подхватила нож и точило, и с дикой яростью, аж искры в стороны, зачиркала ножом по корунду. Папа Мартино прикрыл шею своими тонкими нежными пальчиками.
Да, когда-то это должно было случиться. Зловещие пророчества Донны Мартино стали реальностью, и грешки придурковатого папули, наконец, явно обозначились в одной из его преемниц.
Другие, слава Всевышнему, извлекли урок из материнских ошибок. Они не вышли замуж за такого жалкого портнягу, как их папочка. Роза была женой доктора Фаустино, одного из лучших денверских дантистов. Муж Стеллы был владельцем четырех аптек. А Беттина, самая умная из дочерей, была женой Харви Крэйна, который, как писали газеты, со временем станет губернатором штата.
Сегодня дочери собрались на важный судьбоносный сход. Донна Мартино предупредила их, чтобы они были без мужей. Если еще оставались какие-либо сомнения, что этот семейный конклав посвящен той наверху, то незанятый стул Шарлотты полностью рассеивал их. И они были рады этому — Роза, Стелла и Беттина, — их глаза мерцали всполохами предвкушения долгожданной сатисфакции.
Эта Шарлотта! С самого детства она вела безмолвную борьбу сними, с Мамой — необъявленную войну с их мыслями, с их друзьями, с их желаниями. Но они были послушными детьми, и, подчиняясь могущественной воле Донны Мартино, достигли тех целей, которые она наметила для них.
— Помните о моей судьбе, — повторяла она без конца и края. — Помните, и выходите замуж как следует.
Да, Донне Мартино нелегко пришлось на ее веку. Как бы там ни было, Джованни обманул ее. Знай она обо всем с самого начала, она бы осталась на Сицилии и жила бы сейчас совсем другой жизнью у себя на родине. Но тридцать пять лет назад Джованни Мартино сделал предложение Донне и отправился в Америку, чтобы устроить там дом для себя и своей обожаемой невесты. Ах, какой подлец! А как был хорош! Какие белые цвета полной луны зубы! Какие соблазнительные, как сон, перспективы!
Потом она не видела его пять долгих лет. Пять лет — по письму в неделю, пятьдесят два письма в год от своего суженого из Нью-Иорка. Каким же надо быть извергом женского рода, чтобы писать о куче денег, о великолепном доме, который ждет ее, и о невероятной свободе и дружелюбии Америки. А именно это он писал ей в своих письмах, которые она до сих пор иногда перечитывает, чтобы утешить свое разочарованное сердце и убедить себя в его бесстыдном коварстве.
И вот, наконец, через год после окончания войны она приехала в Америку. Она прибыла в полном смирении, готовая упасть ниц к ногам своего повелителя Джованни.
Mama mia! Какой лжец! Она застала его едва живым, в меблированных комнатах на Малбери стрит. Все его богатство умещалось в два чемодана. Его рассказы о крупной торговле, о тысячах в банке — все это было жалким вымыслом одинокого неудачника, чьи антрацитовые волосы побелели за пять лет изнурительной портняжной профессии, и чьи поблекшие глаза истосковались по девушке, символизирующей его родную Сицилию, где нежное голубое море вплотную подступает к ласковым лимонным посадкам.
Подавив свое разочарование, она все-таки вышла за него замуж. А что оставалось делать? У него прогрессировал кашель, каждый вечер его лихорадило, и сердце было тоже уже подорвано. Памятуя о том, каким Марко Поло был он пять лет назад, она вышла за воспоминание. Ему удалось скопить несколько сотен долларов, и так как доктор настоятельно требовал сменить климат на горный, они уехали в Денвер. Все это было лет тридцать назад. Тридцать лет, четыре дочери и Джованни, потому что Папа Мартино оставался все еще больше мальчиком, нежели мужчиной. Горный воздух быстро восстановил его здоровье, но он так и не смог избавиться от комплекса тех ужасных нью-йорских лет.
Он был хорошим портным. Его маленькое ателье находилось в нескольких кварталах от их старого кирпичного дома, который он умудрился выкупить на свои заработки. Год за годом он шил одежду для своих постоянных клиентов, своих paesani, и ателье стало со временем местом встреч старорежимных итальянцев. Здесь они собирались поиграть в картишки и поспорить о ходе истории.