Фред был меланхоличным, молчаливым итальянцем, но бабушкин сарказм вызывал в нем ожесточенное сопротивление.
— Поцелуй меня в жопу, старая карга, — огрызался он.
А Папа поддерживал его:
— Правильно, Фредерико. Скажи этой старой проститутке, чтоб занималась своим делом.
Разъяренная Бабушка переключалась на Папу и заявляла во всеуслышание, что было бы лучше, если бы ее брюхо произвело на свет свинью, чем его. На что Папа парировал, что он просто диву дается, что у такой матери он родился не поросенком. Однако их яростная непристойная конфронтация ни о чем не свидетельствовала. Это был просто такой способ общения.
Каждую осень мой отец делал вино и размещал его на хранение в подвале. Ни разу он не преуспел в его приготовлении. Вино всегда было либо слишком сладким, либо очень кислым. У него не хватало терпения, поэтому даже если молодое вино и обещало стать отменным со временем, Папа не оставлял ему такого шанса, выпивая все до срока. В эту пору он частенько выдвигался в направлении домика Фреда Бестоли, где последний проживал в страшном бардаке и унынии. В походы Папа прихватывал ящик с инструментами для кладки и тяжелую холщовую сумку. Но ему не удавалось никого провести. Даже соседи, поливающие свои газоны, смотрели на него с усмешкой, ясно давая понять, что им хорошо известно, что у него в сумке.
Мы — дети — восхищались киногероями-преступниками, но Фред Бестоли был не того сорта, который вызывал восхищение. Он не убивал и не грабил. У него не было оружия, и он не разыскивался полицией. Он так часто и по мелочи сиживал в Окружной тюрьме, что это не заслуживало у нас уважения.
Он всегда приходил к нашему дому по аллее. Остановившись около кучи угля, он свистел Папе. Если мы ужинали, Папа выходил и просил его подождать. Это напрягало атмосферу за столом. Бабушка начинала бурчать, греметь посудой, проклинать Америку, и говорила, что ей следовало бы утопить Папу в день его рождения. Мама переставала есть и, уставившись на Папу, наливалась негодованием. Папа тоже начинал греметь посудой и высказывать, как бы он хотел никогда не быть женатым, никогда не приезжать в Америку, не быть рожденным такой гиеной, как его мать, и не состоять в браке с такой дурой, как его жена. Если кто-нибудь из нас, детей, угрюмо сопел при этом, Папа хватал нож и грозил перерезать всем нам глотки; и хотя это зловещее предупреждение звучало раза три или четыре в неделю на протяжении всего нашего детства, угроза переросла в действие только один раз, когда он запустил в моего младшего брата Дино куском пережаренного мяса.
Ужин заканчивался, на кухне наводился порядок, Мама выпроваживала нас в гостиную, а Бабушка удалялась в свою комнату. Однако она всегда была преисполнена духом борьбы. Это было ее кредо, и она не упускала возможности хотя бы плюнуть в сторону Фреда Бестоли, или оскорбить его каким-нибудь другим способом. Он же, в свою очередь, на плевок отвечал плевком, на оскорбление — оскорблением, на гримасу — гримасой, до тех пор, пока Папа криком не утихомиривал обоих. Тогда Бабушка ретировалась к себе, причитая и умоляя Всевышнего спалить этот дом и всех живущих в нем.
Как-то вечером во время ужина раздался стук в дверь. Папа открыл. На пороге — с охапкой пакетов — стоял… Бестоли!
— Всем привет! — выпалил он задорно, но, взглянув на Маму и Бабушку, тут же стушевался.
В его облике проглядывало что-то новое, сияющее, но это не были его новенькие костюм и зеленый галстук. Это было в его лице, которое светилось дружелюбием и добродетелью. Он даже кивнул нам — детям. Бабушка заговорила первой:
— Что тебе надо, долдон?
Фред попытался улыбнуться.
— Скинь его обратно в канаву, — сказала Бабушка отцу.
Он с сожалением перевел свой сияющий взор на Папу и зашептал что-то ему на ухо. Папа придвинулся поближе и, кивая и улыбаясь, восторженно внимал. Когда Фред закончил, Папа хлопнул его по спине и сказал:
— Молодец! Отлично, Фред!
Будучи человеком бесстрашным, Папа ввел его в гостиную и препроводил к столу. Фред с охапкой пакетов, стиснув зубы, замер перед нами.
— Это вам, — сказал он наконец, протягивая Бабушке продолговатую подарочную коробку.
Она отпрянула так, будто он совал ей змею.
— Бери! — скомандовал Папа.
Бабушка надулась и взяла коробку.
Фред покопался в пакетах и выудил еще одну — Маме. Та было засомневалась, но Папа вырвал коробку у Фреда и сунул ей в руки. Оставалось еще три пакета с тремя коробками. Все они были одинаковы — тонкие длинные коробочки, подозрительно смахивающие на упаковки для галстуков. Фред вручил каждому из нас по упаковке. Карло тут же начал ногтем ковырять бумагу, но Папа велел ему подождать. Фред чистым, сияющим взором посмотрел на Папу, который старательно откашливался, как если бы готовился произнести важную речь.