— Ох, Фрэнк! Я люблю тебя!
— Хазел, и я люблю тебя, — ответил я.
Я подхватил тебя так, чтобы ты почувствовала мощь моих подплечников. И ты опять сказала:
— Ох, Фрэнк! Я люблю тебя!
— Поцелуй меня, Хазел. Я люблю тебя, — сказал я.
И тут на поле вышел тренер. Я был великой звездой, и он чрезвычайно заботился обо мне:
— Так, так! — сказал он, подмигивая тебе. — Уж не собираешься ли ты похитить сердце величайшего защитника в Калифорнии?
Я покраснел и сказал:
— Слышь, тренер. Исчезни и умри, понятно?
— Фрэнк, — сказал он. — Нарушишь тренировочный процесс, будешь греть зад на скамейке запасных в субботу.
— Ты, хомут! Посадишь меня на скамейку — и продуешь всю игру!
— Не шути, — испугался он. — Ты даже не подозреваешь, насколько ты прав.
И тут ты опять повторила:
— Ох, Фрэнк, я так тебя люблю.
А я сказал:
— Хазел, я буду всегда любить тебя.
Вот что я говорил Хазел Клифтон той ночью, сидя на ступеньках школы. Я просидел там часа два. Потом меня обнаружил сторож и вытолкал со двора.
Отношения между мной и Джорджем Клифтоном изменились. Он стал вести себя как-то странно. Он с удовольствием говорил о футбольных играх, но избегал разговоров о Хазел. Он понимал, что я влюбился в нее. Я давал понять это всем своим видом, когда мы разговаривали. Но он не говорил о ней. Он говорил только об одном Филе Манниксе. Я ненавидел этого Манникса. И Джордж знал, почему. Но он продолжал постоянно говорить о нем. Он говорил, что Фил Манникс может выиграть у целой команды Стэнфорда один. Я подумал, что это могло бы иметь место, но я не согласился с ним. Я даже, наоборот, отмел напрочь такую чепуху. Я имею в виду, Манникса. Я дал понять Джорджу достаточно ясно, что я ненавижу его из-за Хазел. Я сказал:
— Если кто-нибудь врежет Филу Манниксу ниже пояса, я только обрадуюсь от всей души.
А в другой раз я добавил:
— Я думаю, Фил Манникс трус. Он потому только так хорошо и отрывается, что убегает сломя голову от возможных ударов.
И тогда Джордж взял меня на пушку. Это случилось, когда я провозил несколько коробок мимо офиса. Он был внутри и позвал меня. Я оставил тележку и вошел.
— Слушай, — сказал он. — Если ты так уверен в победе Стэнфорда в субботней игре, почему бы тебе не поставить на них?
Я не мог поставить много. Я зарабатывал только пятнадцать в неделю. Джордж — шестьдесят. Он подловил меня. Но я не собирался отступать. Я должен был оплатить квартплату и чеки за продукты, но я не собирался отступать.
— Окей, — сказал я. — Сколько ты предлагаешь?
— Я-то не спорил, — ответил он. — Сколько ты ставишь?
— Как насчет сорока центов?
Он расхохотался.
— Сорок центов? Бог мой! Я думал, ты хочешь поспорить на реальные деньги!
— Ладно, — сказал я. — Что ты называешь реальными деньгами?
— Как насчет пятидесяти баксов?
Он смотрел на меня, не мигая. Да, он подловил меня.
— Как я могу спорить на пятьдесят? Я зарабатываю только пятнадцать в неделю.
— Ну, если проиграешь, можешь отдавать частями, раз в неделю. Так будет справедливо, мне кажется. Согласен?
Я сказал, что подумаю. Я вернулся к перевозке коробок. Пари не выходило у меня из головы. Оно меня изматывало. В конце концов, я не выдержал. В два часа я пришел в контору. Он печатал на машинке. Он не слышал, как я вошел. Фотография Хазел стояла на столе. Он не видел, что я смотрю на нее, но, видимо, почувствовал это, потому что обернулся. Похоже было, что его вывел из себя мой пристальный взгляд на фото.
— Что ты хочешь? — спросил он.
— Я согласен на пари, — сказал я.
— На что согласен? На что ты согласен?
— Я согласен на пари, — повторил я.
Ох, парень! На этот раз я подловил тебя. Его губы обвисли, и он притворился, что забыл.