Но ведь они не вернутся.
Гарри поднялся и пошел туда, где парк выходил на проспект. Он отыскал свободную скамейку и уселся. На соседней скамье расположился какой-то бродяга. Он был намного старше Гарри. От него веяло чем-то дремучим и безжалостным, что напомнило Гарри отца.
«Нет, — подумал Гарри, — я не буду таким».
Бродяга уставился на Гарри. Глаза у него были крохотные и совершенно невыразительные.
Гарри чуть улыбнулся в ответ. Бродяга отвернулся.
На проспекте загудели моторы. Показалась военная автоколонна. Длинная вереница грузовиков, набитых солдатами. В каждый грузовик напихали солдат, как сельдей в бочки. Они перевешивались через борта. Мир был в состоянии войны.
Колонна двигалась медленно. Солдаты увидели сидящего на скамье Гарри. И тут началось. Это была смесь свиста, топота и ругани. Они орали ему:
— ЭЙ, СУЧИЙ ПОТРОХ!
— САЧОК!
Когда один грузовик удалялся, солдаты из следующего подхватывали:
— ОТОРВИ СВОЮ ЖОПУ ОТ СКАМЕЙКИ!
— ТРУС!
— ПИДОР ДРАНЫЙ!
— ССЫКУН!
Это была очень длинная и медленная колонна.
— ДАВАЙ С НАМИ!
— МЫ СДЕЛАЕМ ИЗ ТЕБЯ МУЖИКА, УРОД!
Белые, красные, черные лица — букет ненависти.
Старик с соседней скамейки поднялся и закричал солдатам:
— РЕБЯТА, Я ПРОУЧУ ЕГО ЗА ВАС! Я ВОЕВАЛ В ПЕРВУЮ МИРОВУЮ!
Солдаты заржали и стали махать ему руками.
— ПОКАЖИ ЕМУ, ОТЕЦ!
— УСТРОЙ ТЕМНУЮ!
Наконец колонна прошла. Остался лишь всякий хлам, которым солдаты кидались в Гарри: пустые пивные банки, коробки из-под сока, апельсины, бананы.
Гарри встал, поднял ближайший банан, очистил и съел. Отличный банан. Он прошелся и подобрал апельсин, очистил и стал долька за долькой поедать фрукт, сначала высасывая сок, потом прожевывая мякоть. По ходу отыскал еще один апельсин, очистил и съел следом. Потом Гарри наткнулся на зажигалку, кто-то пытался достать его зажигалкой, а может, просто обронил. Гарри опробовал зажигалку, она работала. Он подошел к старику и показал ему свою находку:
— Эй, приятель, есть покурить?
Крохотные глазки бродяги уперлись в Гарри. Они были какие-то плоские, будто из них удалили зрачки.
— Тебе нравится Гитлер, да? — спросил он очень тихо.
— Послушай, друг, — ответил Гарри, — почему бы нам не прогуляться вместе? Может, мы наскребем на выпивку, а?
Старик закатил глаза. Гарри увидел налитые кровью белки. Затем старик снова посмотрел на Гарри:
— Не с тобой! — прошипел он.
— Ладно, тогда прощай…
Глаза старика снова закатились, и он повторил свой ответ, но уже громче:
— ТОЛЬКО НЕ С ТОБОЙ!
Гарри не спеша покинул парк и направился в свой любимый бар. Он был совсем рядом. Гарри постоянно чалился в этом баре. Он был его единственной гаванью. Строгой и безжалостной.
По пути Гарри проходил мимо пустыря. Компания мужиков средних лет играла в софтбол. Большинство игроков были пузатые, низкорослые, с титьками почти как у женщин — 4–Г — освобожденные от военной службы.
Гарри приостановился, чтобы посмотреть игру. Очень много аутов, скверные подачи, ужасная защита, но они все равно продолжали играть. Почти как ритуал, обязанность. Никудышные игроки злились. Единственное, на что они были способны — это злиться. Злоба доминировала над всем остальным.
Гарри стоял и смотрел. Все казалось ему таким ненужным. Даже софтбол навевал грустные чувства. Никчемное занятие.
— Привет, Гарри, ты чего не в баре?
Это был старик Макдафф, попыхивающий своей трубкой. Макдаффу шел 62 год, казалось, он всегда смотрит куда-то вперед, мимо вас, но, тем не менее, он все видел — все ваши действия — из-под своего пенсне. Одевался Макдафф в один и тот же черный костюм и синий галстук. Старик приходил в бар каждый день около полудня, выпивал пару пива и уходил. И его нельзя было ни ненавидеть, ни любить. Он был — как календарь на стене или колпачок для ручки.
— Иду, — ответил Гарри.
— Я с тобой, — сказал Макдафф.
И они пошли вместе, Гарри и старый тощий Макдафф. Старик попыхивал своей трубкой. Он всегда держал ее под парами. Она была его продолжением. Или Макдафф был ее продолжением. Почему бы нет?
Шли они молча. Разговаривать было не о чем. Остановились у светофора. Макдафф выпустил облачко дыма.
Смыслом жизни для Макдаффа было накопление денег. Женат он не был. Жил в двухкомнатной квартирке и ничего себе не позволял. Читал газеты, но без всякого интереса. В церковь не ходил, но не из-за непризнания религии. Просто не позаботился выбрать — к какой именно конфессии примкнуть. Это все равно, что не быть республиканцем, потому что не знать, что это такое. Макдафф не был несчастным, но не был и счастливым. Лишь изредка его охватывало беспокойство, вдруг появлялось нечто такое, что могло взволновать его, и тогда на какой-то момент глаза старика наполнялись страхом.