— А ты поплачь, милая, поплачь! — Седенькая бабуля нежно погладила девушку по голове. — За нее не думай, бабушка твоя хороший человек, потому в третий день по писанию Господь примет свою рабу Божью Екатерину! Да и в церковь завтра сходи, свечку поставить надо за упокой души! — Соседка перекрестилась и замолчала. Старик напротив, махнув залпом стопку водки, громко возразил:
— Ни к чему это, молодежь к богу не повернуть теперь. Они коммунисты и комсомольцы навсегда!
— Время покажет, оно всё расставит на свои места, может, и не при нашей с вами жизни, но безбожие хуже, чем вера в «Моральный кодекс строителя коммунизма!» — Тома резко встала и пошла на выход, в конце стола она обернулась, склонила голову и произнесла:
— Благодарю соседей, бабушкиных друзей за то, что проводили в последний путь, извините! — Валера вскочил и бросился за девушкой. До дома они шли по железнодорожным путям молча. Каждый думал о своем.
— Зайдешь? — Тома подняла свои удивительные глаза. Валера отвел взгляд, потоптался и промолчал. Он хотел остаться с ней, возможно, и навсегда, но останавливало его всегда чёткое понимание того, что Сможенкова другая, отличная от других однокурсниц, которые просто хотят замуж.
— Поздно уже! — Уманов снял перчатку и протянул руку.
— Спасибо тебе! Ты настоящий друг, да и одна хочу побыть. — Девушка пожала сухую, жесткую ладонь. — До завтра, может, в церковь вместе сходим?
— Хорошо, завтра в 10.00 у тебя, а потом ко мне, мама накормит воскресными блинами.
Ноги сами привели Уманова в ресторан. Душа саднила от непонятных чувств к девушке, неготовностью к очередному экзамену из-за происходящего во все эти три дня. Всю организацию похорон пришлось взять на себя. На курсе эта стерва Эйснер, как староста, отказалась помогать со словами: «И ты доиграешься с этой антисоветчицей!»
Придя домой, Тома взяла со стола рукопись, которую обнаружила случайно, перестилая постельное белье на кровати Екатерины Ивановны ровно за день до её кончины, но, так и не успев прочитать, потому что пришел Валерий. Девушка устроилась поудобнее с ногами на диване, открыла тетрадь, из которой выпала фотография. Подняв её с пола, Тома обмерла. С фотографии на неё смотрели молодая девушка с веткой сирени и чубастый парень в белом костюме. Она развернула фото, на обратной стороне надпись: «Ветка сирени упала на грудь, милая Катя, меня не забудь». И подпись: студент Варенцов.
Часть вторая
Восставшие
Глава 1
За столом, покрытым зеленым сукном, в клубах сиреневого табачного дыма сидел партийный актив деревни Крыловка. Новый пятистенок с крытым двором, в котором располагались конюшня сельского совета и склад с мукой, охранялся часовыми. Казарма караульного взвода Сиблага, длинный барак в одну большую комнату с двухъярусными нарами до низкого бревенчатого потолка, располагалась в доме напротив, утопающем в крапиве и лопухах. По пыльной улице тащилась скрипучая телега. Склонив почти до земли голову, лошадь, храпя, тянула воз, загруженный осинником. Стройная баба в фуфайке яростно нахлестывала взмокшую холку потной клячи.
Долгих распахнул окно и заорал:
— Сука, государственно коня хочешь на котлеты пустить?
— Пошел ты на хер! — Не оборачиваясь, крикнула возница и еще сильнее жогнула кобылу.
— Малышкин! — По команде начальника из-за стола поднялся пожилой мужик, привычным жестом военного поправляя ремень. Разбитая верхняя губа поднимала чернявый ус к кончику длинного носа, отчего лицо улыбалось, но в глазах застыл животный страх, поэтому оно напоминало маску.
— Вон ту бабу видишь? После работы сюда её! И еще, бурьян у казармы вырубить, и навести порядок на складе, весы на поверку в Томск!
— А как же мерить-то? — Приподнялся со стула лысый маленький мужик в косоворотке.
— На глаз Малышкин выдаст! Не подохнут за месяц! Бумагу получишь по форме, чтобы немедля проверили эти чертовы весы на томском заводе, что за Аптекарским мостом. Знаешь где?
— Так точно!
— Завтра и выезжай!
— Есть! — Завскладом сел на табурет, набивая самосадом «козью ногу».
«План это сучье племя едва выполняет, а кормят классового врага по больничным нормам!» — Оперуполномоченный Сиблага Долгих постоял, раскачиваясь в хромочах, надраенных ординарцем до зеркального блеска, а потом, приняв решение, дал команду:
— Все! Слушайте приказ! Караулу охранять не только склад с мукой, но и все тропы к лесу. Ягоды, грибы, дичь — народное достояние! В лес не больше двух пар в воскресенье по спецпропускам. Берданки изъять, выдавать из оружейки казармы под запись, не умеют расписываться, пусть ставят крест. Иначе я, Малышкин, на тебе крест поставлю. Запомните, бездельники, я сюда прибыл для наведения порядка! В Нарыме его навел железной рукой чекиста и рабочего человека. — Схватив с подоконника подкову, Долгих под одобрительные возгласы разогнул толстый железный овал в линейку. — На сегодня все, за работу, товарищи коммунисты, а ты, Малышкин, вели баню истопить и распоряжение мое исполнить по той бабе с осинником. Немедля, бля!