Усков прислушался, металлический звук повторился. Дед заспешил к погребу, поднял крышку и обомлел. Зажав ствол ружья между досками ограждения, сын умело орудовал напильником, превращая двуствольное ружье в обрез.
— Окаянный, на кой двустволку испохабил?!
Подняв голову, Григорий одарил отца белозубой улыбкой:
— Не кричи так, видишь, я по-тихому, а то пацаны враз по деревне разнесут наши с тобой военные тайны. На кой оно теперь, коль утку подстрелить нельзя! С приездом Долгих она птица теперь советская, а значит, неприкосновенная для тебя!
Дед с досадой опустил крышку, сел на скошенную траву и закурил: «Ружье жалко, ведь за него я отдал цыгану жеребенка. Когда это было, эх?!» — Затянувшись так, что цигарка вспыхнула, опалив и без того прокуренные усы, вздохнул. В памяти всплыли бескрайние поля Алтайского края с набирающей колос пшеницей. «Гришка больно горяч, неужели разбойничать теперь начнет, или того хуже, пристрелит этого городского начальника! Свят, свят!» — Старик перекрестился, затоптал самокрутку и, открыв крышку, выматерил сына. На что услышал в ответ из утробы погреба:
— Не лайся, батя, ведь лоб крестишь перед иконами! Обрез для самообороны, ладно в штанах прячется! Да и попомни мои слова, Долгих скоро команду даст все ружья изъять, так что все равно без двустволки своей останешься!
— Деда, деда, там папку комендант Малышкин спрашивает! — В огород вбежал Иван.
На крыльце дома старуха поила из крынки коменданта квасом. Тот пил жадными глотками, а когда вернул опорожненный наполовину сосуд, стал виден на его лице приличный синяк.
— Доброго здравия, Степан Кузьмич! — Вежливо произнес Усков, не подавая вида, что фингал под глазом коменданта разглядел.
— И тебе не хворать! Гришка где? Почему в первую смену не вышел?! — Малышкин поглубже нахлобучил форменную фуражку.
— Животом мается, дрищет, спасу нет! Матрена вон кровохлебки настаивает, верно говорю, матушка?
— А то, как же, вмиг все пройдет, как только стаканчик, другой выпьет! — Засуетилась супруга, бросившись в сени за очередной склянкой.
— Ладно, пусть во вторую идет, или сам за него вкалывай, норму никто не отменял, а вот паек урезали, граждане переселенцы.
Комендант сбежал с крыльца и вышел через настежь распахнутые ворота на улицу.
После полудня Григорий уже был на деляне, где работал в бригаде вальщиков. На перекуре, скинув черные от пота рубахи, мужики, ополоснувшись водой из ржавого болотца, намазывали друг другу спины дегтем, верным спасителем от гнуса. Усков тихо сказал напарнику:
— Матвей, сегодня после работы выдвинемся от моста на обласке. Спустимся вниз по речке, потом через просеку к посту НКВД, поглядим, как ряженые в начальники бандюги, в рот им дышло, очередную партию переселенцев шмонать будут! — И громко крикнул так, что услышали остальные мужики, располагающиеся на пихтовом валежнике у костра: — Слыхали, наш деревенский комендант побит за усердие самим большим начальником, аж из самого Новосибирска?!
Изможденные, бородатые мужики потягивали, молча, чаек из разнотравья и помалкивали. Каждый думал о своем, лишь Матвей гаркнул:
— Поделом ему, суке продажной!
Тальник в сплетении густых зеленых ветвей спускался к воде, почти касаясь болотной ряски, тянувшейся вдоль пологого, глинистого берега. Коричневая речушка темнела глубокими омутами и змеилась в тайге, находя себе дорогу на север к большому холодному, зажатому вековым кедрачом. Через кедрач шла песчаная дорога, упирающаяся в глиняные яры, за которым начиналось редколесье и болота до самого отстраиваемого переселенцами Бакчара. Дорога через болота представляла собой оканавленную полосу торфа с настилкой мелкого осинника, которым зарастало старое болото. Сгущались сумерки. Григорий и его помощник без труда спустились вниз по течению в небольшой выдолбленной из большого кедра лодки — обласе и затаились в засаде, недалеко от дороги.
«Сколько человеческих костей было в этих дорогах, не знает никто». — Усков вздохнул и протянул Матвею бычок самокрутки. Напарник замотал головой и показал в сторону яра, на пологой вершине которого взметнулось облако одуванчиков. Старый охотник знал, что так неосторожно передвигаются только человек или медведь, поэтому он слегка надавил на крепкое плечо Григория, чтобы тот нагнулся и затих в траве. Действительно, вскоре показались два всадника. Они спешились, набрасывая путы на передние ноги лошадей. Солнце скатилось ближе к черной тайге, стало легче дышать, но докучала мошкара, нестерпимо хотелось курить… Григорий весь ушел в слух, пытаясь разобрать, о чем говорят всадники. Ветерок доносил обрывки фраз: