— Часы заберу я… Прошлый раз ты вон… Скоро уже… Они уже вышли из болота, вот, гляди, дай бинокль, кажись, идут!
Издалека доносились хруст веток, человеческий говор и детский плач. Вскоре из леса показался навьюченный бык, за ним шла семья переселенцев. На плечах коренастого мужика сидел мальчуган лет пяти, замотанный в тряпье, сзади, поддерживая старуху, шла молодая женщина с котомкой на плечах.
— Пора, ты к людям, а я наверх! — Скомандовал Григорий и бросился из кустов под яр, прижавшись к глиняной стене, в его руке был взведенный обрез. По тропинке с яра сбегал парень с наганом, нахлобучив по самые глаза папаху, его лицо прикрывала бабья косынка. Как только он поравнялся с Усковым, тотчас оступился о протянутую ногу, споткнулся и получил прикладом по голове. Косынка с лица слетела, и Григорий узнал в парне ординарца Долгих. «Вот сука чекистская, но я прав, сто раз прав оказался!» Мысль оборвал окрик: «Засада, уходим!» Вскоре ржание лошадей перемешалось с хлопками выстрелов из винтовки. Единственный конвоир обоза из пяти семей спецпереселенцев нервно передергивал затвор и, крутя испуганно головой по сторонам, палил в белый свет, как в копейку.
Глава 3
Дом Степана Малышкина был обычным рубленным из лиственницы пятистенком с сенями и крытым дощатым двором с той лишь разницей, что его стены украшали окна в резных наличниках и окрашенных ставнях. Сегодня они были закрыты и блестели свежей синей краской в каплях недавнего дождя. Из ворот дома вышла с коромыслом статная баба.
— Доброго здравия, хозяин дома?! — Окликнул её Усков сдержанным голосом.
— И тебе не хворать! Куды он денется, ирод окаянный! Пьет уже пятый день, не просыхая, как должности лишился за тех бандюгов, которыми командовал убиенный ординарец этого начальника из Новосибирска!
— Так я зайду в избу?
— Заходь, Гриня, коль тепереча ты начальник! — Марья оправила платок, бросив синь глаз на любовника. Родичи сосватали её за вдового Малышкина, так уж судьба распорядилась, что не жена она первому парню деревни Григорию Ускову, а лишь замужняя баба для тайных утех на сеновале… Начальство отнюдь не голодало, потому с Малышкиным сытно, а с Усковым сладко. Чем бездетной не счастье! Григорий потоптался на месте, и уже стукнув о ворота кованым обручем, бросил женщине:
— Слышь, Маша, в комендатуру прибыл баркас с рыбой и икрой для продажи в магазине комсоставу. Там это еще, черные романовские полушубки по 40 рублей! Я распорядился для тебя, чтобы выдали бесплатно! Собака на привязи?!
— Он её вчера пристрелил, а потом сам застрелиться хотел, но сосед ружье отобрал и в лес ушел к деду на пасеку. Ты же знаешь Тимоху, наверняка ружьишко на медовуху там и променял. За полушубок спасибо… На голом теле когда смотреть его будешь?! — Мария повернулась и пошла к колодцу, заливаясь смехом.
В горнице было сумрачно. Лишь через щели ставен сочился багряный лучик вечернего солнца. Малышкин лежал одетый поперек кровати с зажатой в руке початой бутылкой «Московской». На полу валялась заблеванная наволочка, рядом вспоротая перьевая подушка, кухонный нож, да стояла дюжина опорожненных бутылок, тут же — кусок вяленого мяса, облепленного мухами. Усков сел на сундук и окинул взором комнату. Здесь он был впервые. Обычный крестьянский дом с огромной русской печью, полатями и самодельной мебелью, среди которой новый буфет с посудой и портретом вождя из газетной вырезки на стекле выглядел барской роскошью. «Да, не густо тут у бывшего коменданта, да и по углам пусто, как у нас». Григорий закурил, размышляя: «Три года ты в комендантах, гражданин Малышкин, и вот бесславный конец, а все потому, что свято поверил ему!» — Усков перевел взгляд на улыбающегося Сталина и громко произнес:
— А нет, Степа, надо себе и только себе верить! Давай вставай, нового коменданта угощай! — Затушив окурок об стекло буфета, за которым поблескивал глаз отца народов, Григорий начал трясти за грудки всхрапывающего хозяина дома.
— Поди за мной! — Степан вышел, шатаясь, во двор, сорвал с себя рубаху и попросил облить водой, которая стояла в ведрах на крыльце. Григорий одним взмахом опрокинул студеную воду на крепкую широкую спину на большую голову с крупными залысинами, склоненную к новым яловым сапогам.