— Тихо! Прекратить панику. Сейчас вмиг все исправлю! От склада на три шага назад!
Толпа замолчала, отпрянув от добротно собранного из осинника амбара с большими окованными воротами. Комендант решительной походкой прошел по живому коридору и постучал рукояткой наган в дверь:
— Открой немедля, приказываю!
Одна половина со скрипом отворилась, в проеме с вилами наготове и черным кровоподтеком под глазом стоял кладовщик. Григорий похлопал его по плечу и, повернувшись к женщинам, спокойно сказал:
— За нападение на представителя власти проведу расследование по всей форме. Всем встать в очередь, пайку муки получите исходя из восьмисот граммов на душу, как всю эту неделю получали! Ясно говорю?
Бабы одобрительно загудели и начали выстраиваться в длинную очередь, пропуская вперед женщин с грудными детьми.
— Вот так-то лучше! Лукинишна, к тебе лично зайду и проверю, сколько цыган выдал!
Осененный крестом трясущейся рукой старухи, Григорий направился, не оборачиваясь, в сторону покосившегося, осевшего на один угол старого дома родителей. Внутри все клокотало: «Проедят в неделю муку, а потом, что их, советами кормить? С отцом надо посоветоваться. Он мудрый, может, и выход какой из ситуации подскажет!»
Мать Григория умерла на Пасху в первый же год их ссылки. Отец остался один, он был старше намного, и без жены превратился совсем в старика, мечтающего лишь об одном: «Побыстрее бы прибраться, да встретиться с нею там, на небесах».
Когда сын вошел в избу, отец так и продолжал лежать на печи. Напившись из ведра, Усков уселся за стол:
— Тятя, я тут тебе гостинец принес, поешь!
Склонившись над газетой, дочитал текст о восстании у соседей, а про себя подумал: «Для нашего народного бунта лозунг другой будет!» И уже совсем громко в сторону огромной в полкомнаты русской печи, на которой заворочался отец:
— Батя, как считаешь, людей подыму на восстание, если скажу им, что тоже за советскую власть, но без коммунистов?!
— Давай, коль жизнь тебе недорога!
Старик сел и потянулся за выступ трубы, достав оттуда настойку из боярышника — сердце стало прихватывать часто.
— Почему? Очень даже люблю, но свободу и честь больше!
— По кочану! Порубают вас в капусту и постреляют, как зайцев, а чекистов пришлют еще больше, вот и весь сказ про твое восстание!
— А это мы еще посмотрим, кто кого! Ты сам со мной или, может, за палачей из НКВД?! — Усков начал жадно пить колодезную воду, проливая на газету. Напившись, он скомкал её и выбросил в печь, похлопав отца по ноге, и собрался было податься из избы, но старик окликнул:
— Постой! — Глотнув из крынки настоянного лекарства, начал тяжело спускаться с печки. — Давай потолкуем, и дурного про меня не смей думать, отхлещу вожжами куды с добром, и не посмотрю, что ты у нас гражданин начальник!
— Тятя, присядем, совет нужен, за тем и пришел, а я самовар подам и вожжи спрячу! — Со смехом Григорий вышел в сени.
Жидкий рассвет заставил петухов устроить перекличку в притихшей деревне, а отец с сыном все сидели за столом и разговаривали.
— Ну, действуй, благословляю! О Черемуховом острове никому ни слова, даже ординарцу своему Тимохе! Помни, сейчас даже у деревьев в тайге уши выросли, понял?
— Конечно, отец! Ну, дорогу по болоту знаешь до острова только ты да дед Шевелев, но ему уже годков почитай за восемьдесят!
— Года не в счет, коли голова ясная. Он тропу звериную хорошо знает в обход заимки. Уверен, Малышкин там уже своего человека посадил, коли ты кордоны снял да охотиться разрешил по всей тайге! Давай вздремни немного, день суетной предстоит, а я помолюсь! — Дед тяжело поднялся с лавки, Гриша прижал его к себе, постояли немного, обнявшись, и разошлись. Усков старший молиться, а младший на сеновал — поспать хотя бы с часок.
Проснулся он от нежного касания травинки, которой водили между черными бровями до кончика носа, а потом прикрывали ею верхнюю губу, подрагивающую от нового витка храпа. Открыв глаза, Григорий увидел прорезь расстегнутой цветастой кофты, из которой вываливалась крупная грудь.
— Маша, родная! — Запустив руку за накинутый на плечи платок, с нежностью обнял женщину, обсыпая поцелуями глаза, щеки, подбородок. Мария ответила со всей страстью, и вскоре сеновал и двор заполнили её вздохи и стоны.
— Гриня, это тебе, как просил, милый! Переписала с его тетрадки, которую Малышкин держит в тайнике! — Мария вытащила из-под резинки чулка три свернутых листка, в которых каракулями значились поселки и фамилии, напротив каждой стояла буква «К» или две — «ЗК».