…Пегий, почти касаясь всхрапывающей пастью выворотов грязной глины, выбиваясь из сил, натужно дергает воз, и телега двинулась, толкаемая сзади отцом. Он падает лицом в болотистую жижу и даже не пытается подняться. Фрося не останавливает коня, а перекрестившись, орет на плачущих детей. Маленькая Катя, замотанная в тряпье, соскочив с воза, наполненного бедным скарбом, бросается к отцу.
Щелчок дверного замка прервал видение. Свет вырвал из темноты никелированные дуги высокой кровати. Екатерина Ивановна с трудом приподнялась в подушках и окликнула внучку.
— Бабуленька, родненькая, прости! — Тамара поцеловала пергаментную щеку в глубоких морщинах. — Сосиски выбросили, в магазине очередь, как в мавзолей! Женщины еще смеялись: «Мы по часу в гастрономе, чтобы поесть, а наши мужики — по два, чтобы выпить!» Я мигом, Валера у матери в аптеке выпросил новое лекарство.
Девушка поцеловала бабушку в седую макушку и убежала на кухню готовить ужин и кипятить шприцы. Как только она узнала о страшном диагнозе, сразу, без отрыва от учебы в университете, окончила курсы по уходу за онкологическими больными — у любимой бабушки был неоперабельный рак мозга. Екатерина Ивановна знала, что мучениям скоро придет конец. Она ждала смерть, как спасительницу от порой невыносимых мук и от прошлого, которое непрошенным гостем вторгалось в сознание вопросом: «За что?»
Однажды, когда обезболивающий укол возымел действие, Екатерина Ивановна начала неожиданно рассказывать о своем детстве и остановиться потом уже не могла. Словно кто-то свыше нажимал кнопку в больной голове, и язык начинал сам говорить и говорить, словно боялся не успеть за кадрами воспоминаний, которые вставали перед глазами. Она жалела потом о высказанной правде, опасаясь за судьбу любимой внучки в будущем. Любая власть — испытание, которое дает народу Господь. Она с этим убеждением жила всю жизнь и простила, и замолила грехи палачей её семьи, но Тамара обязана ли знать об этом? Вопрос мучил и не давал покоя, однако стоило морфию попасть в кровь, воля покидала тело, и старушка снова начинала рассказывать о невыносимо тяжелом и ссыльном детстве в сибирском аду. Проглатывая абсолютно безвкусные кусочки сосисок, Екатерина Ивановна решила больше ничего не рассказывать, потому что Тамара в последний раз не только внимательно слушала, но записывала её рассказ. Кто знает, не во вред ли себе?
Внучка заботливо подсовывала кусочки блеклой сосиски, приговаривая:
— Славно! Умница ты моя! Вот поправишься, я окончу на будущий год университет, и поедем мы с тобой, бабулечка, на малую родину, в родной Бакчар! В этом году там улицу Ленина заасфальтировали, а потом и все остальные тоже покроют асфальтом, как в городе, представляешь! А знаешь, откуда название пошло Бакчар?
— От слов «грязь непролазная»! Один ссыльный башкир рассказывал. — Старушка слабо улыбнулась кончиками губ.
— А вот и нет! От слова «ржавец» — болото с желтовато-бурой водой — перевод с местного диалекта селькупского. Были такие коренные народы севера в прошлом веке и жили в тех местах у речки, которая в Чаю впадает и сама цветом чая! — Девушка рассмеялась и продолжила. — Сначала Бакчар звали Селивановкой, в честь одного русского мужика, который пришел первым на эту землю, Селиванов его фамилия. Работал человек на земле, дети его работали, на пушнине деньги сделал уже его сын, который потом погиб!
Слабой рукой Екатерина Ивановна перекрестилась, чуть было не обронив тарелку, стоявшую рядом на постели. Она отчетливо увидела Селиванова, который помогал отцу валить лес. И под ударами топоров черная тайга отступала, оставляя горы выкорчеванных пней, тянущих щупальца корней к сотням людей, вспарывающим лопатами да мотыгами большое поле под будущие посевы перед этим самым Бакчаром…
Внучка убрала посуду и начала готовиться к уколу, достав из шкафа никелированный футляр со шприцами.