— Он её вчера пристрелил, а потом сам застрелиться хотел, но сосед ружье отобрал и в лес ушел к деду на пасеку. Ты же знаешь Тимоху, наверняка ружьишко на медовуху там и променял. За полушубок спасибо… На голом теле когда смотреть его будешь?! — Мария повернулась и пошла к колодцу, заливаясь смехом.
В горнице было сумрачно. Лишь через щели ставен сочился багряный лучик вечернего солнца. Малышкин лежал одетый поперек кровати с зажатой в руке початой бутылкой «Московской». На полу валялась заблеванная наволочка, рядом вспоротая перьевая подушка, кухонный нож, да стояла дюжина опорожненных бутылок, тут же — кусок вяленого мяса, облепленного мухами. Усков сел на сундук и окинул взором комнату. Здесь он был впервые. Обычный крестьянский дом с огромной русской печью, полатями и самодельной мебелью, среди которой новый буфет с посудой и портретом вождя из газетной вырезки на стекле выглядел барской роскошью. «Да, не густо тут у бывшего коменданта, да и по углам пусто, как у нас». Григорий закурил, размышляя: «Три года ты в комендантах, гражданин Малышкин, и вот бесславный конец, а все потому, что свято поверил ему!» — Усков перевел взгляд на улыбающегося Сталина и громко произнес:
— А нет, Степа, надо себе и только себе верить! Давай вставай, нового коменданта угощай! — Затушив окурок об стекло буфета, за которым поблескивал глаз отца народов, Григорий начал трясти за грудки всхрапывающего хозяина дома.
— Поди за мной! — Степан вышел, шатаясь, во двор, сорвал с себя рубаху и попросил облить водой, которая стояла в ведрах на крыльце. Григорий одним взмахом опрокинул студеную воду на крепкую широкую спину на большую голову с крупными залысинами, склоненную к новым яловым сапогам.
Вечеряли за столом при открытых ставнях с традиционной закуской из грибков да картошкой с тушенкой из комендантских запасов, запивая брагой. Всю водку Малышкин выпил до этого. Марья ушла по велению мужа топить баню.
— Слышишь, на меня зла не держи. Я ведь знал, что все это рук Долгих. Он зверь, а не человек, но что он ординарца хлопнет прилюдно, да по тебе пройдется, истинный крест, не знал! — Григорий плеснул в граненые стаканы браги. — Ядрёная она у тебя. Ну, будем, за лучшее впереди!
Малышкин, набычившись, уперся кулаками в стол, начал проговаривать каждое слово. Сначала Ускову даже показалось, что Степан Кузьмич говорит, словно хочет закрепить в своей памяти картины из ненавистного для него прошлого:
— В конце июня прибыл долгожданный пароход «Мельник», только не с продовольствием, а с тремя сорокасаженными баржами на буксире, полными спецпереселенцев. Весь народ был из Омской области. Плыли они сначала по Иртышу, потом по Оби и Васюгану целый месяц. Преобладали женщины, старики, подростки и дети. Их мужики были приговорены от десяти до двадцати пяти лет! — Хозяин дома, опрокинув в себя очередной стакана браги, снова заговорил, и Григорий понял, что в словах Степана нет даже намека на покаяние:
— Мы радовались приходу парохода, так как это нас спасало от голода! Это кулацкое отродье, как известно, люди хитрые и вдобавок жадные. Они имели способность на всякие махинации, враги народа одним словом! При выселении они сумели захватить с собой немало продуктов, муки, сухарей и крупы свыше разрешенных норм питания на каждого едока. За счет этих излишков мы избавились от проклятого голода. В этой экспроприации я преуспел! — Хозяин дома усмехнулся и снова выпил: — За что был и назначен комендантом. Это уже опосля, в 1930-м году, ссыльный доктор проклятый, видимо, отомстил; укол жене и дочурке поставил; они враз и померли! Я его спьяну потом удавил на хрен, понимаешь?!
Бычья голова повернулась в сторону Ускова. В красных глазах стояла злость нелюдя, оборотня. Жирные волосы прилипли к мокрой залысине, а сам Малышкин был настолько противен, что Григория охватило чувство омерзения. Ему хотелось грохнуть сальную рожу в миску с грибами и уйти, но останавливала мысль о том, как сволочь напротив увела от него любимую девушку! Григорий ждал продолжения рассказа… Неожиданно у Степана полились горькие слезы, и он заплакал, рухнув на стол, а потом, захлебываясь брагой и соплями, просто завыл:
— Мне в районе было приказано разместить таких, как ты, с таким расчетом, чтобы в один будущий поселок разместить приблизительно сто семей, желательно, чтобы земляки были. Ну, это к тому, чтобы не враждовали, и по-соседски, так сказать, соответственно и план гнали. Нужно было определить пригодную для разработки под посев землю. Наша комендатура должна была разбить участки для 30-ти тысяч семей в радиусе 300 километров. Вот так я и оказался по приказанию партии в Парбиге, тут и Марью встретил. Как видишь, сошлись, хотя она меня и не любила никогда, но голод сильнее, чем любовь! Отоварку для начальства почувствовал уже?! Вот, то и оно, сытный хлеб всему голова, а не шуры-муры там под подолом.
Малышкин протянул стакан в сторону гостя.
— И что потом?
Усков налил и себе из опустевшей четверти. Не чокаясь, выпил и захрустел капустой. Степан вытер рукавом глаза, кинул в рот кусок сала и, медленно прожевывая, начал спокойно, почти тихо рассказывать:
— А потом сюда пришла первая баржа. На берег сошло мужиков десять или девять; походили, осмотрели местность; возвратились на баржу и категорически отказались выгружаться. Орут, ****ь, мол, одни болота и пригодной земли тут нет. Народец на барже и зароптал! Нас из начальствующего состава всего трое: со мной боец безусый с винтарем да землеустроитель из района. Супротив нас, понимаешь, человек пятьдесят здоровых мужиков, да их отцы, да сваты, тоже, я тебе доложу, еще те старички бородатые, сытое и здоровое кулачье одним словом! Я повторил команду выгружаться, они ни с места. Дали гудки, тоже не помогает. Пошел на баржу, спрашиваю: «В чем дело, почему не выгружаетесь?» Орут, суки: «Нам все равно, чем от голода мучиться, лучше сразу умереть. Нас привезли сюда на медленную смерть, проедим то, что есть с собою, и подохнем, как мухи. Так лучше потопите всех сразу. Мы заодно и вас потащим с собою, будем подыхать, так вместе».
Малышкин, повернувшись к кровати, достал из-под матраса бутылку водки и начал разливать по стаканам:
— Чего оставалось делать? Понял тогда я, что люди говорят совсем серьезно, нужен какой-либо выход. Пробовал пригрозить тем, что повезу назад в комендатуру, а это их только обрадовало. Тогда я предложил разбить их по группам и расселить на разных участках по десять семей. Дал распоряжение выделить двенадцать старших и чтобы они пришли на буксир со списками своего «десятка». Капитана предупредил, чтобы по моему сигналу быстро отцеплял баржу, выходил на середину реки и стал на якорь.
Степан выпил и начал шарить по столу в поисках кисета. Вошла Мария, настежь распахнув дверь в сени:
— Надымили, хоть топор вешай. Ты что, у нас теперь жить будешь, гражданин начальник? — Увернувшись от руки супруга, который хотел хлопнуть по выпяченной заднице, вышла в сени, гремя ведрами.
— Вот стерва! А ты, правда, того, жениться на ней хотел? — Едва удержавшись на табурете, спросил пьяный Малышкин.
— Хотел да перехотел, валяй дальше и не усни тут, а то точно на сеновал позову твою благоверную! — Усков махнул стакан браги и начал обгладывать селедку.
В воспаленном мозгу Степана вставали одна за другой картинки того самого дня, который он считал последним в своей жизни, потому и не слышал непозволительной дерзости Ускова. В другой раз он бы без промедления всадил ему нож в шею за такие слова о жене. После доктора, которого он задавил собственными руками, смертного греха для внука попа, воспитанного в церковном послушании, больше не существовало.
— Так вот! Через полчаса эти двенадцать перелезли на буксир. Принял их в носовом кубрике, так, кажется, называется у речников. Караульный незаметно встал снаружи в дверях, а я начал переписывать фамилии «делегатов». В это время тронулся буксир. «Парламентарии» вздрогнули, бросились к иллюминаторам и видят, что баржа отцеплена. Они оторопели, я за наган и по трапу к железной двери, открываю, а там уже затвор винтовки щелкает и картина маслом. Буксир развернулся и посреди реки становится на якорь. Ну, я мужикам внемлю, известное дело: «Довольно нервы трепать представителям законной власти. Пусть баржа остается с вашими бабами да стариками с малыми детками, а мы в комендатуру, там оформим на вас материалы за неповиновение власти, за срыв перевозки спецпереселенцев. Дело отправим в Томск, и будет судить вас уже пролетарский суд под высшую меру!» Сразу трое упали на колени и стали просить не губить их ради детей, все как один стали просить разрешения разгрузиться. Я дал полтора часа на разгрузку, трех оставил на буксире заложниками, а других переправил на лодках организовывать разгрузку баржи.