В глазах поплыли картинки недавней гражданской войны. У станицы Зарубинской их полк попал в окружение красных. Порубили всех. Он и три офицера, отбив тачанку, с боем вырвались из кольца, но раненый комполка Медведев был взят в плен. Тогда этой же ночью урядник Усков принял решение спасти командира, хотя другие отговаривали и предлагали податься за Дон немедля. А поручик Славский даже приказал Грине прекратить валять дурака и ложиться спать, чтобы через два часа сменить его в дозоре. Кожа дивана заскрипела, дыра сейфа стала растворяться в ночи, Усков повернулся к спинке, пропахшей потом и табаком. Закрыв глаза, он отчетливо помнил тогдашнее свое состояние. Оно было сродни сегодняшнему, когда все сомнения прочь, остается лишь сгусток воли, который и управляет холодным, расчетливым разумом.
Григорий отчетливо вспомнил, как во время несения караула у тачанки он, переодевшись в форму бойца Красной Армии, вывел пристяжного жеребца далеко в степь, а потом, махнув на спину коня, галопом поскакал к станице. Версты за три до неё остановился. Форму сбросил в овраг и в нательном белье пришел к красным. Красноармейцы тоже несли потери немалые; каждый человек был на счету, потому комиссар сильно и не вдавался в подробности бывшей биографии крестьянина, решившего мстить за убиенных родичей белогвардейским карателям. Служил Усков хорошо, и вскоре, получив приказ доставить белого офицера в штаб армии, по дороге перебил конвойных и со штабс-капитаном Медведевым добрались они до ближайшей станции, так больше не примкнув ни к белым, ни красным. И вот спустя столько лет их пути-дороги, похоже, снова пересеклись. Комендант тяжело поднялся с дивана, пододвинув табурет к столу, заваленному бумагами, нашел среди них дело и начал внимательно его изучать снова: «Некто Медведев, кулак, владелец кирпичного завода Колыванского района. Фото не четкое, но в анфас похож, только с густой бородой. Совсем скоро Тимофей должен доставить этого самого Медведева в Крыловку по его приказанию». Григорий встал и распахнул окно. Свежий ветерок ворвался в кабинет, пробежал по скользкой коже дивана, сдув пепел прямо на разбросанные по зеленому сукну папки с делами спецпереселенцев.
За окном послышался окрик Тимохи: «Пошла, родная, вон дом на пригорке, нам туды!»
Усков бросился к двери, в сенях зацепив пустые ведра, которые, загромыхав, покатились по полу сеней; выматерился, на ходу поправляя гимнастерку, и, пулей пролетев крытый двор, выбежал на улицу. Долго стояли в ночи, обнявшись два русских офицера, молча, похлопывая друг друга по спине. У обоих в глазах стояли слезы, но Тимоха не видел этого, да и не мог видеть, потому что темные тучи спрятали луну, а на пустынной улице фонарей не было никогда.
Глава 7
Председатель сельсовета отбросил листок с тщательно выведенными каракулями подчиненных — счетовода конторы и кладовщика продовольственного склада; полез под стол, достав оттуда початую четверть, спросив: «Будешь?»
Чернобровый, похожий на цыгана кладовщик, мужик лет тридцати, замотал кучерявой головой в знак согласия. Выдохнув, махнул целый стакан самогона и припал рукавом халата к роскошным усам. Председатель, морщась, выцедил свою порцию и, срыгивая, начал закусывать мутное пойло черствой лепешкой с куском ржавой селедки со словами: «Бухгалтера зови, работнички, ни хрена без меня решить не можете!» Когда бухгалтер и кладовщик вернулись в кабинет, председатель уже всхрапывал прямо за столом. Закрыв дверь на ключ, кладовщик повесил на гвоздь, вбитый прямо в дверной косяк, лист бумаги, из которого было ясно, что начальство уехало в Парбиг и будет только завтра к вечеру.
— На складе муки осталось на неделю, если выдавать по норме, как велел Усков, — сквозь зубы процедил бухгалтер.
Перекурив на крыльце конторы, порешили, что он сейчас же действительно едет в район насчет подвоза муки, а кладовщик, сославшись на устное распоряжение председателя сельсовета, будет выдавать норму, как при Малышкине, прежнем коменданте села.
Стук в окошко прервал разговор товарищей по оружию за чугунком наваристой ухи под городскую водочку. Григорий открыл окно, в его проеме показалась взъерошенная шевелюра ординарца:
— Товарищ комендант, там буза у склада началась. Председатель и бухгалтер в Парбиге. Народ вас требуют к ответу!
— Да что случилось, толком говори! — Григорий окинул взглядом улицу, в конце которой действительно собрался народ.
— Цыган муку по старой норме дает, а то и еще меньше.
— Вот сука! Сейчас, я мигом! А ты, Николай, отдохни пока. Рано нам дружбу светить! — Бросил по ходу Медведеву, сунул револьвер за брючный ремень, оправил гимнастерку и вышел.
Перед складом собралась возмущенная толпа баб и стариков. Мужики были еще в полях и тайге. Кладовщик заперся на складе и на стук в дверь, маты и крики в свой адрес не реагировал. Усков легко вскочил на бревно для привязи лошадей, пальнув в воздух из нагана, закричал:
— Тихо! Прекратить панику. Сейчас вмиг все исправлю! От склада на три шага назад!
Толпа замолчала, отпрянув от добротно собранного из осинника амбара с большими окованными воротами. Комендант решительной походкой прошел по живому коридору и постучал рукояткой наган в дверь:
— Открой немедля, приказываю!
Одна половина со скрипом отворилась, в проеме с вилами наготове и черным кровоподтеком под глазом стоял кладовщик. Григорий похлопал его по плечу и, повернувшись к женщинам, спокойно сказал:
— За нападение на представителя власти проведу расследование по всей форме. Всем встать в очередь, пайку муки получите исходя из восьмисот граммов на душу, как всю эту неделю получали! Ясно говорю?
Бабы одобрительно загудели и начали выстраиваться в длинную очередь, пропуская вперед женщин с грудными детьми.
— Вот так-то лучше! Лукинишна, к тебе лично зайду и проверю, сколько цыган выдал!
Осененный крестом трясущейся рукой старухи, Григорий направился, не оборачиваясь, в сторону покосившегося, осевшего на один угол старого дома родителей. Внутри все клокотало: «Проедят в неделю муку, а потом, что их, советами кормить? С отцом надо посоветоваться. Он мудрый, может, и выход какой из ситуации подскажет!»
Мать Григория умерла на Пасху в первый же год их ссылки. Отец остался один, он был старше намного, и без жены превратился совсем в старика, мечтающего лишь об одном: «Побыстрее бы прибраться, да встретиться с нею там, на небесах».
Когда сын вошел в избу, отец так и продолжал лежать на печи. Напившись из ведра, Усков уселся за стол:
— Тятя, я тут тебе гостинец принес, поешь!
Склонившись над газетой, дочитал текст о восстании у соседей, а про себя подумал: «Для нашего народного бунта лозунг другой будет!» И уже совсем громко в сторону огромной в полкомнаты русской печи, на которой заворочался отец:
— Батя, как считаешь, людей подыму на восстание, если скажу им, что тоже за советскую власть, но без коммунистов?!
— Давай, коль жизнь тебе недорога!
Старик сел и потянулся за выступ трубы, достав оттуда настойку из боярышника — сердце стало прихватывать часто.
— Почему? Очень даже люблю, но свободу и честь больше!
— По кочану! Порубают вас в капусту и постреляют, как зайцев, а чекистов пришлют еще больше, вот и весь сказ про твое восстание!
— А это мы еще посмотрим, кто кого! Ты сам со мной или, может, за палачей из НКВД?! — Усков начал жадно пить колодезную воду, проливая на газету. Напившись, он скомкал её и выбросил в печь, похлопав отца по ноге, и собрался было податься из избы, но старик окликнул:
— Постой! — Глотнув из крынки настоянного лекарства, начал тяжело спускаться с печки. — Давай потолкуем, и дурного про меня не смей думать, отхлещу вожжами куды с добром, и не посмотрю, что ты у нас гражданин начальник!
— Тятя, присядем, совет нужен, за тем и пришел, а я самовар подам и вожжи спрячу! — Со смехом Григорий вышел в сени.
Жидкий рассвет заставил петухов устроить перекличку в притихшей деревне, а отец с сыном все сидели за столом и разговаривали.