— Голубец начал сбрасывать за борт бомбы, таская их на руках. — Спокойно ответил Кузин, ловко орудуя одной рукой, открывая всем по бутылке пива.
Виталий удивленно поднял глаза на старика.
— Да, именно так, — вторил фронтовому другу Босов, — Иван хороший спортсмен был. Представляется мне, что тяжело, видимо, Ване пришлось с первой бомбой, она ведь, дура, килограмм под сто. Дальше у него пошло дело. Все в дыму, пламя к ногам приближается, ад кругом настоящий, а он бомбы, что деток малых на руках через весь корабль проносит и за борт! Тут погреба на охотнике рванули, Ивану осколком зубы повышибало. — Старик горько вздохнул. — Ветер с бухты дым относил, дальномерщики с эсминца в окуляры эту схватку с пожаром видели, потом рассказывали. Покончив с большими бомбами, Вано спрыгнул на бон, на минуту прилег, чтобы отдышаться, да рот промыть. Дальномерщики говорили, что не лицо, а месиво сплошное, только глаза целыми остались. Видимо, тогда он и заметил, что огонь подбирается к водолазному ботику. Голубец отдал швартовы и отпихнул ботик ногой. Не пойму, на кой ему, раненному, еще и с ботиком пришлось возиться. Может, насосом подачи воды хотел воспользоваться, чтобы пожар тушить, да не смог. Виктор, как думаешь?
— Ботик единственный на всю базу целым оставался, с него накануне собирались водолазов мне под кран заводить. Трюма водой заполнялись, и кран устойчивость терял, а начальник особого отдела на меня зуб имел и уже бумагу в особый отдел флота накатал, что я вредитель, сознательно кран из строя выводил. Расследование началось. Вот, если бы ботик сгорел, тогда и мне крышка, хлопнули бы у волнореза, «мама не горюй». — Виктор Иванович дополнил рассказ так просто, словно речь шла не о человеке — краснофлотце Босове, а о роботе, запрограммированном на самоликвидацию. И добавил, словно оправдывая неведомого особиста: — Что, брат, поделаешь, война.
— Выходит, он и тебя тогда спасал?! — Иван Тимофеевич нахмурил пепельные брови, — почему раньше молчал?
— Выходит так, а молчал, потому что тема с душком, и чего ее ворошить, коль капитан Злабин — особист нашей бригады погиб в бою на Сапун-горе. Давай лучше про Вано докладывай! — Рассердился Босой.
— Ладно тебе, разворчался, — Тимофеевич мирно чокнулся алюминиевой кружкой с хозяином дома и Виталием.
— «МО -121» весь в огне, каждую секунду мог взорваться — на стеллажах оставались еще малые глубинные бомбы. Вано снова вбежал на палубу горящего корабля, схватил две бомбы и за борт их! Я понимаю, он думал лишь об одном: уменьшить силу взрыва.
— Старик замолчал.
С улицы доносился привычный ритм обычной мирной жизни. Виталий был в горящем отсеке подводной лодки. Яркая вспышка той аварии ударила в мозг: «Нет, страха не было. Появилось чувство сопричастности к выполнению общей задачи — спасти лодку. Натренированное тело машинально выполняло команды и все. Оставалась надежда в глубине сознания, что за переборкой твои товарищи, которые тоже знают четко, что предпринять. Сила — в единстве экипажа, а здесь совсем другой случай — одиночество и яростное желание до неминуемого взрыва уменьшить его разрушительные последствия, чтобы сохранить жизнь на других кораблях. Всего-то, по масштабам времени, пятнадцатиминутная схватка с огнем в малом эпизоде из миллионов подобных на войне. Вот этим и отличается подвиг от работы, за которую вы, товарищ капитан 2-го ранга, получали большие деньги».
Хриплый голос Кузина вернул Виталия в квартиру на улицу Дыбенко:
— Дальномерщики рассказывали, что на Голубце вспыхнула роба. Человек-факел с бомбой в руках бежал из последних сил к леерному заграждению, чтобы броситься в воду. Не успел Иван Карпович! — Кузин тяжело вздохнул, — катер взлетел на воздух. Но взрыв не причинил уже ощутимого вреда другим кораблям.
— Мы прибежали по тревоге, когда от морского охотника осталось лишь горящее масляное пятно на воде. — Виктор Иванович поднялся. — Может, чайку или как?
— Лучше второе, Босой.
— А ежели сердечко начнет прижимать?
— Все равно, Витя, мы обязаны ради светлой памяти Героя Советского Союза Ивана Голубца, нашего доброго Вано, дожить до пятидесятилетия и доживем. Так что тащи чачу, не жмись!
Вечерело. Перистые облака сбились в темные тучи, гонимые норд-вестом над белыми барашками вздыбленных вод Стрелецкой бухты. Ветер сорвал лавровый венок с надписью золотом «Ивану от друзей» и унес в море, где покоились останки матроса Голубца, геройски погибшего на той далекой войне.
Солдаты
Боевым друзьям посвящаю
Опаленные недавней стужей воробьи ликовали на всю округу: «Жив, жив!» Яркое солнце еще не грело, но поднялось выше, извещая город на Томи о скорой весне. Предпраздничный февральский день радовал. Теперь красный день календаря, дождались мужики! Женщины сновали в торговых рядах в поисках недорогих, но значимых подарков ко Дню защитника Отечества.
В легком подпитии после традиционного корпоратива я оказался на рынке с определенной целью — купить веники. По традиции, уже который год собиралась в бане на 23 февраля компания бывших воинов: деда Петя, участник Парада Победы сорок пятого, однорукий Стриж с афганской, Витек с чеченской… Приходили участники локальных конфликтов за рубежом. Мне не нравится это название, казенное и официальное, а по сути, та же война с увечьями и гибелью людей. А то, «пуля-дура», как говорится…
После парилки у нас застолье с вялеными лещами и пивом как обычно; неспешная беседа сама собой между простыми русскими мужиками, старыми и молодыми. Война разобралась с моими друзьями особо: с Серегой Стрижом в Афгане, оторвав ему руку; нашим любимым дедком, носившим до сих пор мелкие осколки в ноге; с майором Бархатовым, посадившим самолет на одно шасси с ранеными бойцами в Луанде, сделавшись в «тридцатник» уже седым; Витьком, удравшим из чеченского плена с отрезанным ухом. А со мной — взрывом американской мины, обнаруженной на глубине 15 метров перед входом в порт Латакию. Наше подразделение обеспечивало противодиверсионную охрану судов с советскими солдатами и морской пехотой, переодетыми в штатских туристов, якобы путешествующих в Сирию. В общем, на войне, как на войне… Живы, хвала Господу!
Сегодня я дежурный по бане. Чувствуя, опаздываю, ускорил шаг. Легкий ветерок принес чарующие запахи сухой листвы из-за последнего киоска, к которому были припаркованы «Жигули».
Крыша, багажник и капот автомобиля застилали шуршащей темно-зеленой листвой березовые веники. Умело вязанные, небольшие и легкие с вплетениями разнотравий душицы и чистотела, они были в самый раз! Рядом, на деревянном ящике, широкими лапами тяжелели пихтовые, которые в парилке идут кому под копчик или в ноги, а кому и для натирания уже прогретого до костей тела. Конечно, ими тоже можно париться, но мои друзья предпочитают традиционный березовый веничек. Рассчитался за пять и один пихтовый для деда Пети. Уже было рванул в строну бань, что через дорогу, но поскользнулся и упал в объятия продавщицы. Она была в валенках и, упершись спиной в стену киоска, успела подхватить меня под руку. Нахлобучив шапку, начал собирать банные принадлежности. Женщина поправила полушалок, на меня пролилось столько нескрываемой во взгляде грусти и нежности, что сначала растерялся, а потом начал бормотать извинения и слова благодарности. Вдруг, ни с того ни с сего, понес всякую чушь о традициях, пользе русской парилки не только для мужиков, но и для женщин. Зачем-то стал врать про Финляндию, в которой никогда и не был, но, опомнившись, глупо улыбаясь, еще долго тряс её маленькую, горячую ладонь. А потом, часто оглядываясь, трусцой побежал к приземистой каменной бане, стоящей на своем месте уже около ста лет.