Взгляд милой продавщицы зацепил настолько, что лишь вполуха слышал спор Стрижа и Витька про игру «Томи» в премьер-лиге российского футбола. Деда Петя, прихрамывая, просеменил по предбаннику до входной двери, чтобы через пару минут оказаться в сугробе.
— Молодца, дед! — Крикнул уже захмелевший Витек. — После снежных процедур шуруй прямиком в женское отделение!
— Витя, старик вернется, ты его попроси рассказать историю, как он в немецкой бане с бабами парился, когда по местам былых сражений ездил, — посоветовал я и двинул в парилку, напевая под нос: «Протопи-и ты мне бань-ку, хозяюшка-а, я от белло-го света отвы-ык…»
В парилке мое настроение испортилось напрочь. Под слабо освещенным потолком на полке восседал лысый атлет в семейных трусах, сунув ноги в таз с водой. Прикрыв глаза и положив руки на колени, поигрывал мышцами, отчего русалка в виде наколки двигала хвостом в густой шерсти на груди. Внизу колдовал над снадобьями из аптекарских пузырьков тощий молодой парень в наколках покруче, видимо, собираясь всю эту отраву вылить в ковш и выплеснуть на раскаленную каменку.
— Мужики, здесь вообще-то общественная баня!
— Мужики зону топчут, а мы — господа! Так что, фраерок, не гони порожняк, пока Палыч добрый! — Тощий обернулся и подобострастно захихикал.
«Вот сволочь, сейчас же плеснет, и пар испорчен минимум на час!» — Со злостью подумал я и вполне вежливо напомнил «спортсмену» про воду и трусы в сухой парилке, как нонсенс в русской бане. Дальнейший экскурс о правилах поведения закончился прогнозируемым, но неожиданным результатом. Атлет, приоткрыв глаз, с силой схватил меня за ухо и, наклонив к русалке, зашипел:
— Козлодрань, ты в баню ходишь бухать, так и вали к своим бичам, а я правлю здоровье.
«Крикнуть братцу успе-ел: «подсоби-и!» — голос Владимира Семеновича затих в закипающем разуме. Из-под мощной лапы, больно сжимающей мое ухо, невидимым движением в точку, называемую «докко» в китайском и-фэн, ушла ярость с кончиков моих пальцев, концентрированная в энергию боевого пловца прекрасной школы Халулай.
— Помогите, спортсмену плохо! — Завопил Тощий. Я начал поддерживать сползающее с полка железное тело. Дверь в парилку открылась, и в нее ввалилась моя банная дружина.
— Че за байда?! — Стриж закрутил культей и подхватил злополучный ковш здоровой рукой, чтобы выплеснуть за порог. Витек и Бархатов бросились помогать мне.
— Как же так?! А говорил ведь я Палычу, что нельзя париться много после тренажеров. Такие перегрузки для организма, — пыхтел мне в побаливающее ухо Тощий.
Безучастно смотрел на суету медиков и чистил рыбу. Укол в вену; короткий консилиум врачей; двое санитаров с одной стороны носилок, банщик и Бархатов — с другой, и больной исчез в дверном проеме, за которым мелькнул красный крест «Скорой помощи». Бандит или спортсмен, кто их теперь разберет, очухается минут через двадцать, но не вспомнит, что произошло в парилке — такова особенность точки докко — проверено.
Наконец все улеглось, и нас поглотил жар парной.
— Рано, салага! — закричал на Стрижа деда Петя, натягивая до самых бровей солдатскую шапку-ушанку. — Пусть парок осядет, тогда и машись!
— Мазохисты, ухи спалили, — заворчал Витек и полез на полок пониже. Бархатов развалился на самом верху, и я стал двумя вениками чудодействовать над его крепкой еще спиной. Сначала легким вращением нагонял свежий горячий пар, а затем с силой прикладывался, тут же снимая, и резко протягивал березовыми веничками по телу во избежание ожога. Рядом нещадно себя лупцевал деда Петя, приговаривая:
— Ох, родные, понеслись! Боже, дай нам, что тебе негоже! Вовка, смотри, профессора не зажарь!
— Может, поддать?! — Стараясь перекричать охи, стоны и шелест работающих веников, вопил Серега Стриж.
— Пивка в себя поддашь, а здесь хозяева другие!
Десантом мы вылетали по одному из парилки и с криком «За Родину!» падали в ледяную купель бассейна. Облачившись в белые простыни, восседала за круглым столом и внимательно слушала четверка бывших воинов своего негласного командира — майора Бархатова, профессора Томского университета, самого успешного из нашей компании. Его высокий социальный статус абсолютно не мешал встречаться и дружить с нами, теперь самыми обыкновенными военными пенсионерами, среди которых Стриж и Виктор вообще не работали.
— Русскому народу ни за что в мире не простят желания быть самим собой, потому что наше назначение — быть другом всех народов, служить им. — Бархатов улыбнулся. — Кому принадлежат эти слова? За правильный ответ с меня причитается!
— Ясный перец, кому, — прошамкал беззубым ртом деда Петя, — Сталину!
— Задолбал ты, Тимофеевич, своим генералиссимусом. Конечно, Путину! Товарищ профессор, пузырь нам с дедом гоните!
— Все дружно рассмеялись.
— Нет, братцы. Слова принадлежат не вождям, а великому русскому писателю Ф.М. Достоевскому. Прошло уже столько времени, но прав или не прав классик, смотревший на нас через века? Ответ один. Однозначно, прав! Все смотрим телевизор и читаем газеты, видим реальные угрозы России и старушке Европе. Отсюда логичный вопрос: нужна ли профессия воина или не нужна? В роковые 1990-е прошлого столетия наши псевдодемократы, а точнее, рьяные антикоммунисты, ответили однозначно, что нет! Это не заблуждение, это предательство! Каждый мужчина должен уметь защитить себя и свою семью, Родину, простите за пафос, а не бегать по инстанциям, рассовывая взятки, чтобы их чадо не служило в армии.
— Ему хорошо говорить, у него две девки! — Сострил Стриж и тут же получил подзатыльник от деда Пети.
— И один зять — старший лейтенант, сейчас в командировке за границей России. — Серьезно парировал шутку Бархатов, затем улыбнулся и продолжил: — Двое внуков-близнецов, которые уж точно «косить» не будут — гарантирую! За нашу профессию воинов, с праздником!
Пять кружек, выплескивая пену на солдатские руки, со звоном соударились в притихшем предбаннике. К столу потянулись с поздравлениями остальные посетители мужского отделения, расположенного под огромным сводчатым потолком старых бань, некогда называвшимися рабоче-крестьянскими, а потом красноармейскими, теперь — муниципальными. Наливали всем!
Вечерело. Синь сумерек смешивалась с синью сугробов. Еще морозило, но уже ласково обдавало красные, распаренные лица. Прихватило гололедом проталины, в которых завывала буксующая «девятка». Решили помочь бедолаге. На дружное: «Взяли!» «Жигуль», бешено вращая передними колесами, медленно пошел, а потом вдруг заюлил и резво выпрыгнул под свист тормозов на сухой асфальт. Стриж, потеряв точку опоры, начал падать, увлекая меня, и вскоре под смех и «епа мать» образовалась куча-мала. Дверца машины хлопнула, и пока мы поднимались, отряхивались и нахлобучивали друг на друга шапки, женский голосок молил о прощении и одновременно благодарил. Обернувшись, я встретился со знакомым лучистым взглядом, когда она так же женственно, как в прошлый раз, поправляла полушалок.
— На базаре не все продала веники и подъехала к бане. Пока торговала здесь, приморозило, и вот застряла, — женщина опустила глаза.
Меня охватил такой прилив нежности и волнения, что я ничего умного не нашел, как спросить:
— Что, если помогу вам запарковать машину, а то вот еще раз забуксуете, тогда как?
— Вовка, ты с нами?! — Крикнул деда Петя, налаживая валенком пинка Стрижу. Тот, уворачиваясь, смеялся:
— Такую кралю менять на тебя, вояка старый!
— Давайте лучше я всех развезу по домам в честь праздничка! — Она осторожно взяла меня под руку и, увлекая к «Жигулям», стала весело звать всю банную команду.
