Уже 4 марта, через три дня после царского отречения, толпа солдат предприняла настоящий штурм Александро-Невской лавры. В толпе изобиловали матросские бескозырки и бушлаты. Предводительствовала матросами Александра Коллонтай, дочь царского генерала и пламенная большевичка. Нападавшие были распалены рассказами о несметных богатствах столичной лавры. Монахи успели затворить ворота, сели в осаду и тревожно ударили во все колокола… Разграбили и сожгли дом барона Фредерикса, министра царского двора. Самого барона не застали. Его больную жену выбросили на улицу без одежды (стоял мороз 17 градусов). Отличился знаменитый актёр Мамонт Дальский, хороший знакомый Максима Горького и Фёдора Шаляпина. Упившийся лицедей появился из горящего дома с восторженной рожей и с двумя чучелами медведей… Мстительно раскопали могилу Распутина и с ликованием сожгли гроб с телом. Некий инженер Беляев успел схватить с груди покойника иконку Знаменской Божьей Матери. На обороте иконки были автографы царицы и её четырех дочерей. Свою добычу инженер вскоре продал какому-то американскому коллекционеру.
Толпа увлечённо громила дворцы царской знати. Выбивались окна, обдирались стены, жглись старинные картины, сокрушались статуи. Плечо пьяного народа раззуделось на весь размах.
С восторженными воплями опрокидывались монументы на площадях.
А многочисленные газеты лишь подзадоривали разрушительную стихию толпы. Известный публицист Амфитеатров провозглашал: «Каждый царский памятник, по существу своему, контрреволюционен».
Горький пытался понять и даже оправдать это массовое варварство. Он вспоминал рассказ врача, свидетельствовавшего мобилизованных мужиков в начале Большой войны. По его словам, почти все были отмечены следами жестокой порки. Теперь поротые задницы потребовали справедливого возмездия. К этому прибавлялось остервенение от нескольких лет бессмысленной и кровавой войны, от тупости командования, от измен начальства. Накопилось и взорвалось, грохнуло на всю Планету!
Всё чаще в мятущейся душе писателя возникало горькое сомнение: изрядно побродяжничав, исходив пешком всю Россию, он так и не узнал как следует её великого народа. Возмечталось о несбыточном, грандиозном, захотелось Европы в Конотопе! Мужик, основной житель России, виделся не за прадедовской сохой, а на завалинке избы с умной книжкой в руках.
«Февральская грязь» грозила затопить Россию по самую маковку. Горький написал «Воззвание» и собрал под ним подписи людей, имеющих международную известность. Документ появился сразу в двух газетах, «Известиях» и «Ниве»:
«Граждане!
Старые хозяева ушли, после них осталось огромное наследство. Теперь оно принадлежит народу. Граждане, берегите это наследство, берегите дворцы, они станут дворцами вашего всенародного искусства, берегите картины, статуи, здания — это воплощение духовной силы вашей и предков ваших».
Первый шаг был сделан, дело стронулось. Градус всеобщего озверения стал спадать.
Удалось спасти памятники у Исаакиевского собора и напротив Московского вокзала. Провели описание громадного Елагинского дворца со всеми его сокровищами. Одолели даже военное ведомство: из Петергофского дворца выселили роту самокатчиков.
Длительную борьбу пришлось вести за судьбу Зимнего дворца. Недавняя царская резиденция вызывала у солдат особенную ненависть. Горячие головы из Петроградского Совета приняли решение превратить Дворцовую площадь в кладбище — похоронить там жертвы революции. В постоянный укор самодержавию! В этом замысле угадывалась мстительность, но начисто отсутствовал здравый смысл. Кому эти массовые захоронения будут укором? Обитателей Зимнего дворца там давно уже нет.
У Горького, когда он волновался, краснела кожа на шее, он курил не переставая. С его губ сорвалось медное слово: вандализм.
Горький и Шаляпин отправились к председателю Петроградского Совета Чхеидзе. Всё-таки социал-демократ, должен внять и распорядиться не безобразить красивейшую площадь в самом центре столицы. Чхеидзе, жгучий брюнет с лихорадочно горевшими глазами, не дождался, пока Горький кончит свою речь.
— Жер-ртвы р-революции должны быть похор-ронены под окнами тир-ранов! — провозгласил он словно с митинговой трибуны.
Покинув председателя, оба посетителя чувствовали себя обескураженными. Какой-то болезненный фанатизм! Что-то неладно с психикой у этих господ. Сколько же дров наломают они в своем необъяснимом возбуждении!