На совести Бухарина лежит организация жуткого голода во многих районах страны, в том числе и на Северном Кавказе. Голод заговорщики решили использовать для массового недовольства советской властью.
ВЫШИНСКИЙ. У вас ставилась задача организовать повстанческое движение? Вы посылали на Северный Кавказ Слепкова для этого дела? Посылали вы в Бийск Яковенко?
БУХАРИН. Да.
(После перерыва речь заходит об убийстве Кирова.)
ВЫШИНСКИЙ. Это преступление тоже совершено с ведома и по указанию «право-троцкистского блока»?
БУХАРИН. Это мне не было известно.
ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Рыков, что вам известно по поводу убийства Кирова?
РЫКОВ. Я ни о каком участии не знаю.
ВЫШИНСКИЙ. Подсудимый Ягода…
ЯГОДА. И Рыков, и Бухарин говорят неправду. Рыков и Енукидзе участвовали на заседании центра, где обсуждался вопрос об убийстве Кирова.
ВЫШИНСКИЙ. Имели к этому убийству отношение подсудимые Рыков и Бухарин?
ЯГОДА. Прямое.
Припёртый тяжестью улик, Бухарин теряет самообладание и всю свою пустопорожнюю велеречивость. Едва речь зашла о планах убийства Ленина в 1918 году, он стремительно вскочил с места и, мотая пальцем, закричал.
— Я не говорил: убить. Не говорил. Я говорил: надёжно изолировать!
Председательствующий и обвинитель молча смотрели на него до тех пор, пока он не смешался сам, и не уселся на своё место.
Последним испытанием Бухарина явилось выявление его подлой роли в расправе с вождём немецкого рабочего класса Э. Тельманом. После поражения восстания в 1923 году Тельман скрылся в подполье. Бухарин «достал» его тем, что хозяйничал в те времена в Исполкоме Коминтерна. Он украдкой провёл решение об исключении Тельмана из коммунистической партии. На защиту чести пламенного антифашиста выступил Сталин. На объединённом пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в апреле 1929 года он добился отмены этого кощунственного решения.
Государственный обвинитель Вышинский выступил с пространной и суровой речью.
Он потребовал для всех обвиняемых высшей меры социальной защиты.
В тот же день вечером выступили защитники И. Брауде и Н. Комодов.
Весь следующий день, 12 марта, подсудимые выступали с последним словом. Ни один из них не ждал приговора с поднятой головой, с гордыми словами о смерти ради своих высоких идеалов. Все без исключения униженно каялись и просили пощады.
Подошла очередь говорить Бухарину.
— Я обязан здесь признать, — заявил он, — что в параллелограмме сил, из которых складывалась контрреволюционная тактика, Троцкий был главным мотором движения. И наиболее резкие установки — террор, разведка, расчленение СССР, вредительство — шли в первую очередь из этого источника…
Слова предателя падали в напряжённую тишину переполненного зала.
В голосе Бухарина внезапно зазвучали искренние нотки.
— Я около трёх месяцев запирался. Потом стал давать показания. Почему? Причина этому заключается в том, что в тюрьме я переоценил всё своё прошлое. Ибо когда спрашиваешь себя: если ты умрёшь, во имя чего ты умрёшь? И тогда представляется вдруг с поразительной яркостью абсолютно чёрная пустота. Нет ничего, во имя чего нужно было бы умирать, если бы захотел умереть, не раскаявшись. И наоборот, всё то положительное, что в Советском Союзе сверкает, всё приобретает другие размеры в сознании человека. Это, в конце концов, меня разоружило окончательно, побудило склонить свои колени перед партией и страной…
Голос Бухарина пресёкся, он помедлил, пожевал бледными губами.
— Чудовищность моих преступлений безмерна, особенно на новом этапе борьбы СССР.
Зал, казалось, не дышал. Бухарин сделал над собой усилие и ровным голосом произнёс:
— С этим сознанием я жду приговора.
Словно предвидя нынешние спекуляции по поводу «невинных жертв сталинского произвола», Бухарин вдруг предупредил, что не хочет и не примет никакой защиты с Запада.
— Я не хочу такой защиты! — с надрывом произнёс он.
В самом конце дня случился казус: подсудимый Розенгольц внезапно прервал свою речь и громко запел: «Широка страна моя родная», после чего упал на скамью и зарыдал. Ягода в своём последнем слове был предельно краток:
— Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, — пощадите!
Поздно ночью суд удалился на совещание.
В 4 часа утра, когда над Москвой занимался рассвет, был зачитан приговор. Чтение его заняло ровно полчаса. Из всех подсудимых в живых были оставлены лишь двое: врач Плетнёв получил 25, а Раковский 20 лет тюремного срока.