Оказавшись в камере, Бухарин попросил бумаги, и принялся сочинять прошение о помиловании. Он писал:
«… Я считаю приговор суда справедливым возмездием за совершённые мною тягчайшие преступления против социалистической родины, её народа, партии, правительства. У меня в душе нет ни единого слова протеста. За мои преступления меня нужно было расстрелять десять раз. Пролетарский суд вынес решение, которое я заслужил своей преступной деятельностью, и я готов нести заслуженную кару и умереть, окружённый справедливым негодованием, ненавистью и презрением великого героического народа СССР, которому я так подло изменил… Я рад, что власть пролетариата разгромила всё то преступное, что видело во мне своего лидера и лидером чего я действительно был.
Я твёрдо уверен, пройдут годы, будут перейдены великие исторические рубежи под водительством Сталина, и вы не будете сетовать на акт милосердия и пощады, о котором я вас прошу. Я постараюсь всеми своими силами доказать вам, то этот жест пролетарского великодушия был оправдан.
Отдав написанное, он принялся лихорадочно ходить по камере. Мысли его метались. Внезапно он застучал в дверь и снова попросил бумаги. Ему показалось, что он не полностью выразил своё раскаяние в содеянном.
«Прошу Президиум Верховного Совета о помиловании. Я глубоко виновен перед социалистической родиной и преступления мои безмерны… Я стою на коленях перед родиной, партией, народом и его правительством и прошу Президиум о помиловании».
Сутки спустя, 14 марта, прошение Бухарина (как и других осужденных) было отклонено.
Приговор привели в исполнение.
Любопытна судьба заговорщиков, купивших себе жизнь активным сотрудничеством со следствием. Радек и Сокольников отбывали наказание в разных местах, но были убиты сокамерниками в один и тот же день — 19 мая 1939 года.
Раковского начало Великой Отечественной застало в старинном Орловском централе. Осенью 1941 года, когда фашисты приблизились к Москве, и во всех местах заключения проводилась первая «зачистка», он был расстрелян вместе с М. Спиридоновой и О. Каменевой (женой Каменева и сестрой Троцкого).
Молоденькой сожительнице Бухарина, Анечке Лариной-Лурье, пришлось испить часть горькой чаши, выпавшей на её долю. К тому времени в СССР появился Закон о наказании не только заговорщиков (врагов народа), но и людей, так или иначе, с ними связанных. Хорошенькая хохотушка Анечка была взята под стражу через полгода после ареста Бухарина и выслана в Астрахань. Так поступали со всеми «чесирами» — членами семей изменников Родины. После расстрела Бухарина её вновь арестовали, уже в Астрахани, и сослали в Мариинские лагеря.
Когда началась реабилитация троцкистов, A. M. Ларина сделала сенсационное заявление: будто бы её муж, Н. И. Бухарин, накануне своего ареста сочинил послание «Будущему поколению руководителей партии» и заставил её выучить текст наизусть. Это «пламенное слово» расстрелянного мужа (смесь фальшивой патетики и дешёвой демагогии) она и поведала изумлённым современникам.
Получилось что-то вроде эстафеты: расстрелянный подонок из прошлого обращался к будущим.
После первых открытых процессов, когда их курировал сам Сталин, для Ежова настала пора самостоятельных решений. Его как бы спустили с поводка. Он, распираемый от гордости за оказанное (завоёванное!) доверие, весь устремился в поиск и принялся докапываться до самых хитрых и увёртливых, до самых затаившихся, не разоблачённых.
Вал разоблачений не убывал, а нарастал.
«Стальная метла» неукротимого маршала госбезопасности продолжала шаркать энергично и безостановочно.
В карательной работе НКВД процвело производственное ударничество — как на заводе. Отличия и награды лежали через «полные и чистосердечные» признания обвиняемых. Борьба с затаившимся врагом превратилась в нелепое чекистское соревнование. Если в Белоруссии удавалось «раскрыть» большую организацию троцкистов, точно таких же успехов старались добиться чекисты на Украине, в Казахстане, на Дальнем Востоке.
Соревновались в подлости, в бесчеловечности.
Могущество НКВД росло. При этом цинизм самих чекистов принимал размеры беспредельные.
Агранов, заместитель Ежова, однажды допрашивал «крепкого» арестованного из военных. За несколько месяцев тот не подписал ни одного протокола. Он возмущался тем, что его впрямую называют «врагом народа».