— Не помню...
— Но как же так? А ноотропил?
— Чего пристал? Мы с Олежкой выпили... чаю. Меня и сморило. Уснула я. Проснулась, его нет уже.
— А во сколько вы проснулись?
— В восемь вечера. Олежек как раз по телефону позвонил, узнать, как я себя чувствую. Он такой мальчик заботливый! А ты такое говоришь про него! Как язык-то не отсохнет?!
— Спокойно! Дима, — обратился Колобов к подчиненному, — покажи сумку. Это ваша сумка, Елизавета Яковлевна?
Старуха долго разглядывала клетчатую хозяйственную сумку.
— Не знаю. Таких сумок много.
— У вас такая есть?
— Вроде была.
— Точнее, пожалуйста.
— Была. И что?
— И где она?
— В шкафу, должно быть.
— Давайте посмотрим.
— Или на кухне в ящике. A-а, так я ее потеряла!
— Когда?
— А вот перед праздником в магазин пошла и потеряла.
— Вы сами в магазин ходите?
— Хожу, а что?
— Ничего. Просто человек вы старый. Неужели родные не могут о вас позаботиться?
— Кто сказал, что не могут? Пусть о тебе, голодранце, так в старости заботятся, как обо мне! Если ты до нее доживешь, конечно.
«Вот стерва!» — красной молнией пронеслось в мозгу Колобова.
— Елизавета Яковлевна, — вежливо произнес он, — вы, кажется, вашего соседа не любили?
— Депутата? А чего их любить-то? За что? За нищету народную?
— Но вы-то вроде не бедствуете...
— Меня сын кормит! Два раза в неделю продукты привозит, копейку мне потратить не дает! Я не за себя. Я за других! Выйдешь на улицу, на лавочке посидеть со старухами, волосы дыбом встают. Они все сами с хлеба на квас перебиваются, а еще детям помогают. Потому как взрослым детям, которые должны стариков содержать, им не прожить иначе! Это что ж такое? Все с ног на голову поставили! Все устои жизненные перевернули! Кто это сделал, я тебя спрашиваю?
— Сосед ваш...
— И он в том числе. Тот еще крендель был!
— Что это значит?
— А то! У меня слух-то хороший. Я однажды у двери-то стояла, на улицу собиралась. А тут он как раз из лифта выходил. Я переждать решила. Не хотела с ним встречаться, раскланиваться... А у него телефон зазвонил. Мобительный.
— Мобильный?
— Ну! И слышу, он злобно так кричит: «Убрать его надо! Ликвидировать! Чтобы не болтал языком поганым».
— О ком это он?
— Не знаю о ком. А только нормальный человек так кричать не будет!
— Елизавета Яковлевна, а где ваша сумка?
— Какая?
— Хозяйственная.
— Так Олежка забрал.
— Он вам сказал об этом?
— Ну да. Когда звонил. А что?
— Ничего. Просто вы пять минут тому назад утверждали, что потеряли ее.
Мостовая вперилась взглядом в Колобова.
— Ах ты, змееныш, — зловеще улыбнулась она. — Старуху на слове ловишь, беспризорник? Я же тебя сейчас пристрелю, как муху.
— Как это пристрелите? — ошалел Колобов. — Из чего?
— Из оружия наградного. Небось не разучилась еще...
— Из оружия? Какого? — глупо улыбнулся Колобов.
— Из браунинга, вот из какого!
— Да откуда у вас браунинг-то, бабушка? — все улыбался оперативник.
— Откуда? Отсюда!
Старуха неожиданно резво поднялась, подскочила к комоду, пошарила в одном из ящиков и, обернувшись к Колобову, весело крикнула:
— Руки вверх, сатрапы!
Глава семнадцатая ВЕЩДОК
Когда Колобов прибыл на Большую Дмитровку, в кабинете Турецкого уже находился Грязнов.
Об изъятии из квартиры Мостовой возможного «вещдока» Василий Алексеевич сообщил шефу по телефону. От него же получил инструкцию двигаться в направлении Сан Борисыча.
— Ну, рассказывай! — вместо приветствия вскричал нетерпеливый Грязнов. — А что это у тебя на ро... лице? Кто тебя расцарапал так?
— Хрычовка старая! Засадить бы ее на год-другой...
— Это кого?
— Бабку. Каргу. Мало ее по тюрьмам гноили. Они от этого только крепчают, видно.
— Да что произошло?
— Она в меня из пистолета целилась! Мы ее насилу обезвредили, ведьму!
— А сколько ведьме лет?
— Восемьдесят, — ответил Колобов.
Грязнов с Турецким расхохотались.
— А вы не смейтесь. Вас бы туда! Сколько я оскорблений наслушался! Я же не могу со старой женщиной по ее правилам играть... Тем более что там старческий маразм в полный рост... Вот запись диктофонная. А вот пистолет.