— Онемела… Врача бы, девушки, а? — сказал он встревоженно. — Боюсь, не гангрена ли…
При слове «гангрена» Маша от страха закрыла глаза ладонями. Раненый снова откинулся на сено. Девушки стали перешептываться:
— В город надо везти…
— А к кому?
— Найдем. Ленка там… Костя Малышев… Он с подпольем связан, и я уверена… там помогут достать врача и лекарства…
— А как повезем?
— Придумаем… Тихо, уснул…
В лесной сторожке Алеша жадно глотал горячий чай, а Ерофеев, сидя перед ним на корточках, растирал ему спиртом босые ноги.
Алешу все еще била дрожь, но он, превозмогая ее, рассказывал:
— Полицаев расколошматили вдрызг… И который меня схватил, лежит убитый… Сам видел… Захватили склады и продукты людям стали давать… А что дальше было — не знаю. Я ушел, потому что боялся — вы тут подумаете, что со мной что-нибудь случилось…
— А с тобой ничего не случилось, — сказал, покачав головой, майор Млынский.
— Ну а что, я же здесь…
Кроме Млынского, Ерофеева и Алеши в сторожке были еще Хват, Горшков и Бондаренко. На лавке лежало пальтишко Алеши с распоротым плечом. Маленький белый пакетик был в руках у майора.
Хват разглядывал карту.
— Значит, это в Tapaceвичах, говоришь? — спросил он Алешу.
— Да…
— Смотри, лихие ребята в этом отряде «За Родину», — сказал Горшков.
Ерофеев потряс баклажку со спиртом.
— Товарищ майор, может, внутрь ему дать немного? Никак не согреется.
— Растирай, Ерофеич, растирай как следует. — Майор встал, взъерошил Алеше волосы и, уходя, сказал: — Молодец, сынок…
— Я все равно бы убег, — вдогонку ответил паренек.
Млынский спустился в подвал под сторожкой. Подкрутил фитиль лампы над столом. Он старался не шуметь, потому что на лавке у рации спала, с головой укрывшись шинелью, Наташа.
В пакетике, который принес Алеша, был листочек с шифрованным текстом и маленький прямоугольничек из целлофана. Под сильным увеличительным стеклом отчетливо стало видно карту, на которой генерал Шварценберг карандашом отметил квадрат 27.
Млынский склонился над Наташей, осторожно тронул ее за плечо.
— Наташа…
Квадрат 27 был отмечен на оперативной карте командующего фронтом генерал-полковника Ермолаева. В его кабинете находился начальник разведуправления генерал-майор Елисеев, который докладывал:
— Разные источники подтверждают сообщение об усиленном внимании фон Хорна к квадрату 27: из тридцати дивизий, прибывших за последние месяцы, пять пехотных и три танковые дислоцированы в этом сравнительно небольшом районе… в котором, кстати, серьезных оборонительных сооружений у противника нет.
— Достоверно известно, что нет? — жестко спросил Ермолаев.
— Ни агентурой, ни авиаразведкой не зафиксировано, товарищ командующий. Не обмечены они и на карте фон Хорна.
— Где фотокопия карты?
— Млынский только что получил эту пленку. Если ночью будет погода…
— Плохо, генерал! — прервал его Ермолаев. — О чем мне докладывать в Ставку? О том, что ждали погоды?.. Мне нужны факты: номера частей и соединений, их дислокация, расположение укрепленных линий противника… Но главное — знать, почему фон Хорн готовит кулак на этом пятачке. Дайте задание майору Млынскому определить, чем располагают немцы в этом якобы не укрепленном районе. Пусть действует всеми средствами, вплоть до разведки боем! Срочно перебросьте ему боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Вывезите раненых и пленного подполковника.
— Будет исполнено, товарищ командующий!
Воз с сеном стоял на городской улице около деревянного одноэтажного домика. Маша осторожно стучала в окно. Ее подружка стояла у воза, тревожно смотря по сторонам. На стук Маши выглянул парень и, узнав ее, вышел на крыльцо в накинутой телогрейке.
— Здравствуй, что случилось?
— Костя, ты должен помочь!
Раненому, который лежал на дне телеги под сеном, в узкую щель было видно крыльцо и стоящих на нем парня с девушкой, но разговора их он не слышал. К тому же по улице мимо воза с треском проехал немецкий патруль на мотоцикле с коляской.
— Маша, я не могу оставить его у себя, — убеждал девушку Костя. — В доме у нас офицер на постое… Вообще удивляюсь твоему легкомыслию — как вы проскочили?
— К обозу пристроились…
— Сумасшедшие…
— Костя, что же нам делать?.. У Лены нельзя. Мы были… Там мать такой крик подняла… Костя, ты ведь знаешь кого-нибудь в городе.
— Никого я не знаю, — сказал резко, но не очень искренне Костя.
— Хотя бы на ночь где-то остановиться… Костя, у него гангрена, наверное, начинается… Они нас выручили, спасли от неволи, а мы… — Девушка готова была заплакать. — Скоро комендантский час…
— Ладно, подожди, — сдался Костя, — шапку надену…
…Воз с сеном был загнан во двор позади церкви. Девушки с тревогой и недоверием оглядывались вокруг. Дьячок с елейной улыбочкой крутился около воза, принюхивался к сену и спрашивал:
— Почем, девоньки? — Он вырвал клок.
Маша оттолкнула его.
— Не трогай! Не продается!
— Ишь ты! Сердитая какая!.. Сенцо-то ворованное небось…
Но ссора не успела разгореться, потому что из пристройки вышли отец Павел и Костя.
— Завозите в сарай, — сказал отец Павел.
— А говорите, не продается, — покачал головой дьячок. — Нехорошо обманывать, нехорошо…
— Ладно. Хватит разглагольствовать! — оборвал его отец Павел. — Иди, выдай девушкам сорок марок…
— Да за что же такие деньги?
— Ну! Делай что говорят. Да заодно помолись как следует за спасенье души своей. Коль в божьем храме торгуешь, так уж не жмись!
— Но! Пошла! — Костя потянул усталую лошадь к сараю.
Раненого уложили за печкой в уголке, отгороженном шкафом.
Маша прощалась:
— До свиданья, Алик…
— До свиданья. Спасибо вам, девушки. Машенька, я никогда не забуду вас…
Костя поторопил:
— Идемте, идемте, а то комендантский час… А мне за врачом еще надо успеть…
Маша последний раз оглянулась на раненого, который слабой прощальной улыбкой ответил на ее взгляд.
Отец Павел сказал, провожая Костю и девушек:
— Только из христианского милосердия, сами понимаете… Мы обязаны помогать своим ближним, особенно в такое смутное время.
Профессор Беляев закончил перевязку и похлопал раненого по руке.
— Спасибо, доктор, — прошептал Алик.
Профессор вышел из-за печки, задернул занавеску и сказал отцу Павлу, который стоял наготове с кувшином воды над тазом:
— Кость не задета. Рана чистая… Поливайте, батюшка, поливайте… Лихорадка, а больше, знаете, мнительность. Организм молодой, здоровый… Еще через два-три дня можно будет забрать от вас.
На просторной поляне, где был утрамбован снег для посадочной полосы, еще догорали сигнальные костры. У края леса стоял едва различимый в сумерках самолет. Моторы его ревели, винты поднимали снежную пыль.
Одни оттаскивали только что выгруженные из самолета ящики с боеприпасами, медикаментами и прочим снаряжением. Другие заносили в самолет раненых. Лошади боялись рева моторов, и сани, привезшие раненых, остановились сравнительно далеко от самолета. Погрузкой раненых руководила Зина.
Летчик торопил:
— Побыстрей, товарищи, побыстрей, светает…
Бондаренко и Бейсамбаев несли на носилках Алиева.
Рядом шли с одной стороны Млынский, с другой — Ирина Петровна.
Встретившись взглядом с Млынским, комиссар постарался улыбнуться.
— Ты не волнуйся, Иван Петрович, все передам кому следует… — Он приложил руку к левой стороне шинели, которой был до подбородка укрыт. — Все здесь, у сердца.