Молча слушали этот рассказ Ирина Петровна и раненые, кое-кто и про цигарку забыл, и тлел зазря драгоценный табак.
— Когда я немного поправилась, — продолжала девушка, — стала ей помогать… И вдруг — гестапо! Взяли Анну Андреевну и ребят ее.
— Как это было? — спросил осевшим голосом Млынский.
— Ужасно… Днем. Шел урок. Я услышала шум и вижу в окно — машина. Из нее вышли трое, вломились в дом. Один хорошо говорил по-русски. Я запомнила фамилию — Кляйн, потому что «кляйн» по-немецки «маленький», а он двухметровый верзила… Он спросил: «Вы Млынская Анна Андреевна?» — «Да». — «Собирайтесь! И детей своих собирайте и старуху. Остальные все — вон! Живо!» Нас выгнали всех. И меня. Наверное, за ученицу приняли… Анна Андреевна успела шепнутьз «Уходи, Катюша, уводи подальше ребят…» Но мы далеко не ушли, видели, как немцы силой выволокли из дома Анну Андреевну. Девочку она прижимала к себе, а Володя, старший, пытался вырваться, но этот Кляйн его крепко держал, затем впихнул в машину следом за Анной Андреевной, и все уехали. А солдаты стали плескать на стены бензин… Тогда мы кинулись в дом и вынесли бабушку. Но она была уже мертва…
Девушка умолкла.
Млынский долго смотрел на огонь в печи. Потом повернулся и вышел из дома.
Ирина Петровна метнулась следом, прихватив со стола забытую майором шапку.
Млынский шагал не разбирая дороги, где по лужам, где посуху, без шапки, в распахнутой шинели…
Ирина Петровна шла за ним, не смея ни догнать его, ни окликнуть.
Млынский вышел к серому бугру пепелища, над которым белела во тьме полуразвалившаяся русская печь…
Остановился и некоторое время стоял неподвижно. Услышав за спиной осторожные шаги, обернулся.
Подошла Ирина Петровна, протянула шапку. Млынский взял ее, но надел не сразу.
Откуда-то донеслась протяжная русская песня… Млынский и Ирина Петровна молча шли рядом по улице.
Песня звучала все слышнее, все ближе…
Часть вторая
Охрим Шмиль переходил линию фронта перед рассветом. Был конец марта, снег уже сошел с полей и оставался лишь в глубоких воронках, которыми была перепахана ничейная полоса земли. Шмиль полз, разбивая локтями хрупкий ледок в мелких рытвинах и колеях, проложенных танками, обгоревшие громады которых чернели то здесь, то там. В прозрачном свете взлетающих и падающих ракет двигались тени этих чудовищ. Видны были тени от столбов с обвисшей колючей проволокой и маленькие тени от бугорков в серых или зеленых шинелях. Иногда Охриму приходилось переползать через вмерзшие или полузасыпанные тела убитых… Одна из ракет зашипела почти над самой головой ползущего Охрима.
Это движение было замечено из наших окопов. Офицер указал направление дозорному расчету пулеметчиков. Длинная очередь трассирующих пуль прошла над Охримом. Он вжался в землю, распластался на ней, расплескав щекой мутную жижу маленькой лужицы. Пули прошли над спиной, ударили в землю чуть впереди и срикошетили с тяжелым шмелиным жужжанием.
Этот шум всполошил боевое охранение гитлеровцев.
В небе повисла гирлянда ракет. Солдат, приникнув щекой к прикладу пулемета, был готов открыть огонь, ждал только приказа фельдфебеля, который вглядывался в сторону противника. Наконец он увидел человека, ползущего к ним под огнем из русских окопов.
— Не стрелять! — крикнул фельдфебель и взял телефонную трубку.
И почти тотчас же окоп, в котором находился наш пулемет, был накрыт огнем миномета. Мины со свистом, одна за другой ложились рядом, расплескивая осколки и землю…
Солдаты втащили Охрима в траншею. Охрим опустился на дно траншеи на корточки, тяжело дышал. Немцы молча смотрели на перебежчика.
Из темноты появился офицер.
— Что случилось?
Солдаты вытянулись. Медленно, с трудом поднялся Охрим. Зубами разорвал по шву воротник шинели и, достав прямоугольничек из мягкого белого картона — визитную карточку бригаденфюрера Вольфа, — передал его офицеру.
— Идем, — кивнул головой тот.
Солдаты, проводив их взглядом, снова стали смотреть на разделившую окопы противников ничейную землю, над которой по-прежнему с той и другой стороны взлетали ракеты…
Бригаденфюрер Вольф сидел в своем кабинете, удобно устроившись в мягком кожаном кресле, и, щурясь, разглядывал сквозь дым сигары Охрима Шмиля, который стоял перед ним навытяжку. На лацкане пиджака у Шмиля висела бронзовая медаль.
В сумрачной глубине кабинета, прислонившись спиной к изразцовой печке, со скрещенными на груди руками стоял штурмбанфюрер Занге.
— Шмиль, — сказал Вольф, — эту медаль за храбрость ты заслужил. Кроме того, тебе будут выданы деньги.
— Благодарю, господин генерал! — поклонился Шмиль.
— Хорошие деньги, Шмиль, — продолжал Вольф. — Но мы их даем не только за прошлое. Тебе придется еще поработать, тем более что числится за тобой должок: ты не выполнил главное наше задание — ликвидировать Млынского.
Шмиль опустил виновато голову.
Заиге медленным шагом подошел к столу, не глядя на Охрима, будто вовсе не замечая его присутствия.
— Этот Шмиль очень везучий парень. Побывать у черта в зубах и вернуться живым не всякому удается…
— Расскажите-ка, Шмиль! — приказал Вольф. — Подозрительность штурмбанфюрера из профессиональной необходимости превратилась в черту характера. — Последние слова Вольфа несомненно были сказаны для Занге.
Шмиль преданно глядел Вольфу в глаза.
— Я был ранен в отряде Млынского до того, как успел подготовиться к покушению. Ранение было тяжелым, меня увезли самолетом через линию фронта в тыловой госпиталь. После выздоровления я был направлен на передовую и при первой возможности перешел…
— С тех пор он семь раз переходил линию фронта, выполняя мои задания, — сказал Вольф и спросил у Занге: — Ты удовлетворен?
— Да, — коротко ответил Занге. — Млынского он узнает в лицо?
Вольф вопросительно посмотрел на Охрима.
— Думаю, мы с майором узнаем друг друга, — ответил Охрим.
— Хорошо, — кивнул Занге. — Он подойдет.
Вольф улыбнулся.
— Еще бы… Иди, Шмиль. Когда будешь нужен — вызовем.
— Слушаюсь, господин генерал! До свиданья, госпо-дин штурмбанфюрер, — поклонился Охрим Занге.
— Ну иди, иди, — махнул рукой Вольф и, когда вышел из кабинета Охрим, сказал: — Один из лучших моих агентов. Сейчас он нацелен на городское подполье. Кстати, Алерт на полном доверии у большевиков, с которыми связан. Пора приступать к решительным действиям.
Ранним утром в окно школы раздался стук.
Женщина в платке, накинутом на плечи, позвала:
— Катерина! Катерина!
Девушка приоткрыла окно.
— Что? — спросила испуганно.
— Докторша партизанская у тебя стоит?
— Здесь…
Ирина Петровна подошла к окну, сонно протирая глаза.
— Что случилось?
— Здравствуйте… Женщина трудится… Лосенкова Анна… Помогите, не хватает силов у нее, никак не родит…
— Иду. — Ирина Петровна, прихватив свою сумку, вышла, обернулась к окну, в котором еще стояла учительница. — Если что, где искать меня, знаешь?
— Знаю…
— Ну пошли…
…В печи кипела вода в чугунках и ведре. Суетилась женщина у кровати, отгороженной ситцевой занавеской от печки, с которой свисали три неостриженные светлые головки. И когда раздавался крик матери, две младшие девочки начинали всхлипывать, а старшая крепилась, кусая губы.