— Желаю удачи, Бютцов. Пожалуйста, постарайтесь выжить. Такие люди, как вы, будут очень нужны послевоенной Германии.
Когда Млынский вышел из палатки, солнце уже позолотило снежные вершины гор.
Приблизился Шумский. Он был в плащ-накидке, из-под которой виднелась немецкая форма.
— Я готов, товарищ полковник.
— Добре. — Млынский посмотрел на часы. — До границы вас доведет Гонуляк, а там встретит Карасев. Его разведгруппа обеспечит ваше внедрение и связь со мной. Вам придется залезть прямо к черту в зубы… и выйти оттуда живым.
— Я постараюсь, товарищ полковник.
— Вы теперь командир второй разведгруппы. Обдумывайте каждый шаг: внедрение Бютцова обратно в вермахт стоило Центру большого труда…
Гонуляк, Хват, Канин и несколько партизан, собранных в дальнюю дорогу, ждут на краю поляны. К ним направляются Млынский, Шумский и Бютцов, за которым сержант Косых несет добротный кожаный чемодан.
— Эх, выпить бы на дорожку, — шутит Хват.
— А вот, — протягивает подошедший Ерофеев баклажку. — Родничок под той скалой обнаружил. Водичка вкусная и холодная, аж зубы ломит…
Хват, отпив глоток, передает баклажку Млынскому.
Тот, попробовав, одобрительно кивает и возвращает баклажку Ерофееву. Поколебавшись секунду, Ерофеев протягивает ее Бютцову.
— На, хлебни и ты на дорожку…
— Данке шён…
И пока подполковник неторопливо, маленькими глотками пьет холодную воду. Хват, шутливо нахмурив брови, наклоняется к Ерофееву.
— Не отравлена?
— Я полбаклажки выпил — и ничего, пока живой, — бурчит Ерофеев. — А к тебе все одно никакая зараза не пристанет.
Группа вместе с Бютцовом уходит. У самого поворота Шумский, прощаясь, машет Млынскому рукой.
А Ерофеев вдруг увидел, что к ним, спотыкаясь и чуть не падая, бежит Катя Ярцева. Он шагнул ей навстречу, и на сердце у него защемило.
— Беда, Ерофеич… непоправимая… — задыхаясь от слез, проговорила Катя. — Ирина Петровна…
Млынский повернулся к ней, словно кто-то его толкнул. В глазах его застыла страшная боль, и мольба, и надежда…
Тихие улочки Веймара. Виллы за аккуратными заборчиками и газонами, запорошенными первым снежком.
В сером «Хорьхе», на заднем сиденье, — подполковник Бютцов. Перед ним — фигура шофера. В зеркальце над лобовым стеклом отражается его лицо. Это — Шумский.
Бютцов приспустил разделявшее их стекло и сказал:
— Нах линкс… налефо…
Глядя в окно, он улыбнулся: тихая улочка с особняками, отступившими от нее за зеленые палисадники, была на месте. И шуцман у поворота узнал подполковника и козырнул, улыбнувшись приветливо.
— Стоп! — сказал подполковник.
Машина остановилась у трехэтажного особняка за лужайкой, окаймленной стриженым кустарником.
Подполковник подождал, пока шофер — правда, не очень аккуратно — выйдет и откроет ему дверцу. Глянув на темные окна дома, он легко взбежал по ступенькам на крыльцо и толкнул незапертую дверь.
Шумский, достав из багажника чемодан, пошел следом.
В просторной прихожей было тихо и пусто. Бютцов заглянул в кабинет и сразу увидел отца, вернее, его седую массивную голову, едва возвышавшуюся над спинкой глубокого кресла.
— Папа!
Старик вздрогнул. Книга упала на ковер. Обернувшись и увидев сына, старый фон Бютцов стал медленно подниматься.
— Фридрих… мой мальчик… Хорошо, что ты нашел время навестить нас, сынок…
Подполковник помог ему. Они обнялись. А в дверях уже стояла старая их служанка. Острый подбородок ее дрожал, в глазах сверкали слезы. Подполковник нагнулся и поцеловал ее дряблую желтую щеку.
— Здравствуйте, фрау Эльза…
— Я знала, что вы вернетесь, — сказала Эльза, вытирая глаза.
За ее спиной Бютцов увидел Шумского, спокойно ждавшего в прихожей.
— У меня к вам маленькая просьба, Эльза. Покажите шоферу, куда поставить машину, и накормите его. Только учтите: он русский.
— Что-о? — Глаза старой служанки сразу стали сухими и круглыми.
— Не бойтесь, он не кусается.
Надменно вскинув подбородок, Эльза вышла, прикрыв за собой дверь.
…Вечером сидели у камина в гостиной, пили кофе. В кресле, укрытый пледом, — старый фон Бютцов, жена подполковника Инга — молодая красивая женщина, их сын Иоганн — двенадцатилетний мальчишка, нарядившийся по случаю приезда отца в полную форму «Гитлерюгенда» с пряжкой на поясе и кинжалом.
Подполковник подбросил пару брикетов в затухающий было камин. Выпил рюмочку ликера и откинулся в кресле. Было тихо и мирно, и ничто не напоминало о войне, кроме, пожалуй, карты Европы, на которой красным шнуром была отмечена линия фронта. Вошла Эльза и, встретившись с подполковником взглядом, спросила:
— Простите, этот… русский… ночевать будет в доме?
— Есть свободные комнаты? — спросил подполковник.
— Есть, — сказал старый Бютцов. — Комната садовника и шофера, комната истопника в подвале. В доме теперь полно пустых комнат.
— Пусть ночует в подвале, — сказала Инга.
— Папа, ты много убил русских? — спросил Иоганн.
Подполковник, едва не поперхнувшись, растерянно посмотрел на сына. Выручил старый Бютцов:
— У тебя примитивные представления о войне, Иоганн.
— Сегодня ночью, — торжественно сказал Иоганн, сжав рукоять кинжала, — я убью одного русского!
— О господи, — вздохнула Инга.
Старый Бютцов поднялся. Погасил аккуратно сигарету.
— Пошли спать, вундеркинд. Я расскажу тебе кое-что о войне… Спокойной ночи, мой мальчик. Спокойной ночи, Инга. — И, поцеловав сына и невестку, старик уводит Иоганна из гостиной, продолжая с ним разговор: — Па войне у каждого свои обязанности, твоя обязанность— хорошо учиться…
Иоганн обернулся в дверях и, щелкнув каблуками, вскинул руку.
— Хайль Гитлер!
— Спокойной ночи, — сказал подполковник.
Наконец они остались одни.
— Я ужасно соскучился, — сказал подполковник, накрыв своей крупной ладонью изящную руку жены.
— Почему ты не писал так долго? Ты даже не предупредил, что приедешь.
— Не мог. Меня внезапно вызвали в Берлин. Я думаю, за новым назначением…
— Боже мой! Неужели на фронт?
— Вряд ли.
— Иногда мне бывает так страшно, что жить не хочется, — сказала Инга.
Подполковник промолчал, прислушиваясь к тишине в доме, потянулся к шнуру торшера и выключил свет.
Шумский не спал. Запрокинув руки за голову, он смотрел на зарешеченное оконце под потолком, за которым начинался рассвет…
Серый «Хорьх» стоял на том же самом месте, где недавно Карасев-Деннерт оставлял свою машину, — рядом с кафе в дальнем пригороде Берлина.
В окнах кафе дважды промелькнула Гелена.
Вышел Бютцов. Шумский выскочил из машины, открыл ему дверцу. Бютцов сам сел за руль.
— Все в порядке, — сказал он. — К десяти я должен быть в строительном управлении войск СС.
Обычные фанерные шкафы, столики, аккуратно застеленные бумагой, занавесочки на окнах. Даже герань на подоконниках. А за занавесочками — решетки. Это кабинет начальника концлагеря.
За одним столом сидел немецкий офицер, за другим, с пишущей машинкой, — писарь из заключенных, с лоснящейся физиономией.
Подполковник Бютцов стоял в ожидании у дверей.
Офицер сказал писарю по-русски:
— Займись им, Николаев. — И по-немецки — Бютцову: — Что он натворил?
— На шоссе вдоль Потсдамерзее машину обстреляли какие-то люди. Шофер повел себя подозрительно. По-моему, он нарочно снизил скорость…