— Давай пробираться туда. Самолет наверняка приземлится там, к тому же это место прямо-таки создано для встреч.
Они пошли потихоньку вдоль поля, огибая его: включать фонарь Скотти и Хауэлл остерегались. Ни людей, ни машин видно не было: все было точно так же, как и в первый момент, когда они только приблизились к полю. Ярдах в тридцати от домика земля, густо засыпанная сосновой хвоей, слегка пошла под уклон.
— Это нам подходит, — пробормотал Хауэлл, прикрывая фонарь ладонью и торопливо обшаривая землю. Это было похоже на препятствие на площадке для гольфа. Дальше начинался резкий спуск. В последних лучах угасающего солнца Хауэлл увидел внизу кроны деревьев и далекое озеро.
— Сосновые иголки будут заглушать наши шаги. Хвоя гораздо лучше листьев. Какие у тебя объективы?
— От полутора до двух с половиной. Но у них малая светосила.
— Мой друг сказал, это неважно. Пленка такая чувствительная, что все будет отчетливо, как днем.
— Хорошо. — Скотти навела фотоаппарат на домик. — Господи, но я почти ничего не вижу! И на фотографиях почти ничего не будет видно. Так… у нас в запасе шесть пленок… у камеры электрический привод… что ж, мы практически заснимем всю эту историю как в кино!
— Остается лишь уповать на Бога, что это произойдет, — пробурчал Хауэлл.
— Они прилетят в половине четвертого, — уверенно заявила Скотти. — Так было в телетайпном сообщении, а я ему верю.
Хауэлл поглядел на свои наручные часы с подсветкой.
— Еще только девять. Долго придется ждать…
Ветер задувал за деревья и вздымал хвойные иголки. Скотти придвинулась поближе к Хауэллу, он обнял ее.
— Завтра, — сказала она, — я отвезу пленки в Атланту, напишу забойную статью, и «Атланта Конститьюшен» заплатит мне столько, сколько еще не получал ни один журналист.
Хауэлл рассмеялся.
— А если они не согласятся?
— Тогда я позвоню в «ЭйПи» или в «ЮПиАй». А может, и шефу филиала «Нью-Йорк Таймс» в Атланте.
Хауэлл однажды и сам так поступил.
— Они пойдут на твои условия, не сомневайся.
— Ты думаешь, эта история может открыть мне дорогу в «Таймс»?
— Может. Хотя, по-моему, тебе лучше вернуться с ней в «Конститъюшен». А после того, как тебе дадут Пулитцеровскую премию, можешь принять и предложение «Таймс».
Скотти ткнула его в бок.
— Эй, я серьезно!
— Господи, неужто я не знаю? — засмеялся Хауэлл. — Надеюсь, все получится по твоему желанию.
— Джонни, а чего ты желаешь? Что ты намерен делать, когда закончишь эту книгу?
Скотти спрашивала так, словно это ее действительно интересовало, и Хауэлл решил ответить.
— Я не знаю, — сказал он. — Но мне кажется, в моей жизни наступил такой момент, когда надо оглянуться и понять, к чему я пришел, а не гоняться без устали за чем-то новым.
— Послушай, на эту тему есть деревенская песенка. Ты можешь ее немножко переделать и послать Уилли Нельсону.
— Ой, замолчи!
— А почему бы тебе не вернуться в «Таймс»? — поинтересовалась Скотти. — Ты же говорил, что один раз оттуда уйти можно.
— Забавно, что ты об этом упомянула. Как раз сегодня я получил от них предложение. Мне предложили поехать в Найроби.
— Ты шутишь? Но это же потрясающе! Ты, конечно, примешь это предложение, да?
— Нет, это ты шутишь! Или тебе неизвестно, что означает Найроби? Это не только равнина Серенгети и заповедники. Мне придется заниматься всем континентом. А это Африка! Другой такой чертовой дыры на всей планете не найдешь. Я буду летать к черту на кулички и обратно на полуразвалившемся самолете сорокалетней давности С-47, за штурвалом будут сидеть недоучки-африканцы, у меня будут постоянные стычки с южноафриканской полицией, мне велят брать интервью у безумных сержантов, которые вдруг начинают управлять государством, смотреть на вспученные животы и заглядывать в жалобные глаза детей, умирающих от голода, давать взятки таможенникам в захолустных аэропортах… выйдя на улицу, всякий раз пробираться сквозь толпы нищих и наконец получить в джунглях пулю в затылок от какого-нибудь капрала, который мнит себя бог знает каким начальством, но читает по складам и не в состоянии понять, что написано в моем журналистском удостоверении. Нет уж, спасибо!
— Эй, да я вижу, ты ужасно заинтересован.