Она делала движения вялыми, ленивыми руками, внезапно сковывала движения ног и расслабляющей волной проходила по икрам. Я начинал опасаться того повторного страшного паралича, который так внезапно овладел мною в поезде. Я хотел отказаться от ласк, чувствуя, что дремота начинает окутывать мое сознание, но все еще мечтал о нежном объятии и трепетал при мысли, что завтра может быть, должен буду расстаться с Еленой. Мы рано пришли домой, поужинав у Шумана, где на счастье удалось получить несколько бутылок вина[2]. Я выпил их почти один потому, что Елена, сделав несколько глотков, сказала, что она пьяна и без вина.
– Нет! Теперь спать, – решительно сказала она на мою попытку обнять ее.
Мы вошли в комнату. Несколькими быстрыми движениями она сбросила с себя платье, которое упало у ее ног, открывая совершенно новое существо. Не садясь, она стоя, держась за спинку стула, сняла чулки, высоко открыв молодую белизну ножек, потянула за тесемку, нетерпеливо пошевелив бедрами, отчего края батистовой рубашки разошлись и снова сошлись, обнажив на мгновение кудрявый холмик. Как будто чужое, бешеное существо, с невыносимой силой пытающееся разорвать преграду, мешающую ему наслаждаться этим зрелищем поднялось во мне. Да, трепетать и сдерживаться было невозможно! Вся моя мужская гордость встала на дыбы. Я тоже встал. Елена насмешливо, через плечо, поглядела на меня, потом сбросила лифчик, осталась в одной коротенькой рубашке, едва прикрывавшей ее прелести, и, подойдя к умывальнику, стала умываться. Я следил за ней, поглощенный желанием, сдерживать которое с каждой минутой становилось все труднее. Высоко подняв над головой руки, она потянулась к верху ленивым движением, от которого поднялась рубашка, открыв то место, которое я ждал. Я замер в ожидании, но как будто угадав мое желание, Елена рассмеялась, и, наклонившись над нишей, стала брызгать воду себе в лицо, вскрикивая от удовольствия. Тело напряглось, округлилось, она как бы предлагала себя для совокупления. Слегка откинувшись, она смотрела с улыбкой, в которой снова показалось знакомое мерцание приближающейся страсти. Все мое существо напряглось, как убийца, готовый вонзить нож в тело жертвы. И я вонзил его. Я погрузил клинок в горячую влажную рану на всю глубину с таким неистовством, что Елена затрепетала. Ее голова откинулась, руки судорожно вцепились в мраморный столик. Маленькие ступни оторвались от пола и обвились вокруг моих напряженных ног. Я не знаю чей стон, мой или ее раздался, приглушенный приливом нового наслаждения.
Упоение охватило Елену почти мгновенно. Она безжизненно повисла у меня на руках, ее ноги шатались и она наверно упала бы, если бы ее не поддерживала опора более страстная и крепкая.
– Подожди… Больше не могу. Ради бога, отнеси меня на кровать. – Я схватил ее на руки и понес, как добычу. Пружины матраса застонали с жалобой и обидой, когда на них обрушилась тяжесть наших тел. Елена молила о пощаде. Прошло несколько минут, прежде чем она позволила возобновить ласки. Ее ножки раздвинулись, руки приобрели прежнюю гибкость, чудесные, словно яблоки, груди подняли твердые жемчужины сосков. Она опять хотела меня, держа рукой символ моей страсти. Она передала силу своей благодарной нежности в длительном пожатии, чуть слышном и сердечном.
Она любовалась им. – Подожди, не лезь туда. Дай мне посмотреть на него. Какой красавец! Ты похож на факел пылающий багряным огнем. Я как будто чувствую, как это пламя зажигает все внутри меня, – она лепетала, теряя сознание от наслаждения. – Дай мне поцеловать его. Вот так! Мне кажется, что он передает этот поцелуй вглубь моего тела. – И вдруг она шаловливо заметалась, восхищенная новой мыслью. – Какой ты счастливый, ты можешь ласкать сам себя. Ну, конечно, попробуй нагнуться. Да нет, не так, еще сильней. Вот видишь. Неужели тебе никогда не приходилось?… Я еще девочкой плакала от того, что не могу себя поцеловать там внизу. У меня была сестра на год старше меня, и мы по утрам садились на кровати и пригибались, стараясь коснуться губами. И когда казалось, что остается совсем немного… А потом мы ласкали друг друга…