— Ну, ты не очень… — Ольга неопределенно крутанула в воздухе рукой, подбирая нужное слово. — Береги себя.
А потом была зима и глубокие снега. Направляясь в школу, Ольга топтала для Тамары дорожку, а та осторожно шагала за ней след в след, чтобы не набрать снега в сапоги и не простудиться. Ольга берегла подругу — мало ли что могло прицепиться к неокрепшему после затяжной болезни организму.
Эх, не знали они тогда, что надо делать все наоборот. Теперь Тамара имела двух взрослых сыновей, а Ольга осталась без детей — болезни не позволили родить. Но тут уж ничего не поделаешь — так карта легла.
2
Каждый из нас несет в себе неумолчное детство, ежемгновенно не уходящее из памяти, всегда присутствующее на сторожевых постах сознания. Те, кто не готовы согласиться с этим, просто еще не прозрели, еще не отдают отчет бегущему времени. Они застряли в молодости. А Ольга давно вышла из нее, прожив не одну жизнь, а, по меньшей мере, две. Она знала цену добру и злу, счастью и горю, друзьям и врагам, поэтому и дорожила прошлым, радуясь любой возможности встретиться с живыми его олицетворениями, а тем более с подругами детства.
Когда позвонила Тамара и сказала, что она здесь, в городе, Ольга опешила. Ведь теперь ее подруга жила на Камчатке и приезжала в родные края совсем редко. Не только потому, что в их селе исчезла улица, на которой стоял Тамарин родительский дом, и ей там негде останавливаться, не потому, что давно ушли в мир иной ее родители, что с годами стало труднее путешествовать, что столь дальняя поездка дорого стоит, а по каким-то другим, нематериальным причинам. Ведь Тамара, конечно, понимала, что на самом деле всегда может остановиться у Ольгиной мамы, относящейся к ней с чистой и нелукавой любовью. Можно было и деньги хотя бы раз в пять лет найти и десять тысяч километров преодолеть. Наверное, подозревала Ольга, Тамара не приезжала потому, что не стало того пространства, которое когда-то было родным для нее, исчезли координаты, по которым сердце определяло Отчизну, превратившуюся ныне в пепелище, растоптанное продажными политиками. Отшумевшие годы помножились на это исчезновение, и все ее трогательное детство превратились в прошлое как во времени, так и в пространстве, а это невозможно перенести с легким сердцем.
Ведь люди с пульсирующей грустью стремятся в родительские места, чтобы таким обманным путем повернуть время вспять, оказаться в точке старта, вспомнить вкус ощущений и отношений, когда вся жизнь была еще впереди. И исцелиться этим от накопившейся усталости. И страшно понимать, что не только годы канули в небытие, но и территории, где жили и покоятся твои родители, где витал их защищающий дух, где лежали твои первые стежки-дорожки, где случилось пробуждение сердца, воедино слитое с соловьями и благодатью степи, — тоже нет. Теперь там болезненной коростой вспучилось чужое государство, и ты к нему никак, ничем не причастна. Что надо в себе преодолеть, чтобы полюбить неволю, тюрьму, в которую заточили ипостась твоей души, сотканную из воспоминаний? Чем руководствоваться, чтобы туда стремиться?
А Тамара и правда, ненавидя тех, кто сейчас хаял наследницу утраченной Родины, поносил великую Россию, всегда бывшую для нее духовной опорой, а после окончания вуза приютившую ее на своей окраине, в родные места не стремилась. Ждала, пока уляжется это тяжелое чувство. Она переживала свою потерю, бунт против сложившегося порядка вещей, как переживают любое горе, — внутренне скуля и не выходя из дома, если под домом понимать Петропавловск-Камчатский.
Правда, внешне все в ее жизни оставалось так, как сложилось в первые годы по приезде сюда: работал муж, рождались и росли дети, устраивался быт.
Работала и сама Тамара. Она любила свою профессию, полученную в Московском пединституте на факультете логопедии. И хоть после детства, проведенного в атмосфере больниц, готовилась работать в лечебном учреждении и заниматься реабилитацией тяжелых больных, но направление в детский комбинат восприняла с не меньшим энтузиазмом. Начинала с должности нянечки — в этой глуши не оказалось вакансии логопеда. Да собственно логопедом ей так за все годы и не удалось поработать, это искусство стало простым и естественным дополнением к основным методикам воспитания детей. А вот воспитателем она никогда не переставала быть, хотя быстро перешла на руководящую должность — сказалось столичное образование.
Что еще добавить? И дни, и годы походили друг на друга, шли неспешной чередой, не радовали, но и не надоедали, оставались в меру желанными. Так бы жить и жить. Тамара не знала потрясений в личной жизни, в работе, отчего чувствовала в себе некую инфантильность, до поры до времени не проявляющуюся в суждениях и поступках. А может, и проявляющуюся, да не приносящую неприятных последствий, вот и остающуюся незамеченной. Она читала в газетах об ужасах капитализма, распускающего щупальца где-то далеко на материке, о приметах новой жизни, но воспринимала это отстраненно, как будто это было не здесь и не с нею, хотя понимала этот обман чувств.