Здесь, в тиши собраний древних свитков, среди рукописей, книг и пергаментов Альбино постепенно пришёл в себя. Ему выделили светлое место возле окна, где он с удовольствием расположился. Однако поднявшись, чтобы повесить плащ и взять тушечницу, Альбино в ужасе замер.
В стенной нише рядом со столом он заметил скульптуру из белого мрамора, подобие той, что ставили в усыпальницах: женщина в плаще с капюшоном, закрывавшем лицо, держала на ладони левой руки песочные часы, а в правой руке сжимала серп. Песок, медленно убывая сверху, просыпался в отверстие, нагромождался горкой и словно таял. Фигура в нише на миг обожгла душу Альбино воспоминанием о последней встрече с матерью, но позже, успокоившись, он стал даже любоваться Смертью-Жнецом.
По счастью, первый же манускрипт, который предложил ему Арминелли, был уже знаком Альбино по монастырским хранилищам, он перевёл его по памяти и, быстро закончив работу, погрузился в скорбные размышления.
Монах понял главное: ему не по плечу задуманное. Ненависть не усиливала его, но ослабляла, лишала сил, совсем подкашивала. Он не создан ни мстителем, ни палачом, и даже представь ему Бог шанс отомстить — он едва ли сумеет убить Марескотти. Сердце Альбино заныло тупой болью, зашедшей под лопатку, да там и обосновавшейся. Он слишком слаб, слишком слаб, и это не слабость отчаяния или безнадёжности, случайного малодушия, нет, это слабость духа. Он просто не мог этого сделать.
— Мессир Элиджео! — неожиданно прозвучал у входа чей-то незнакомый испуганный голос, и Альбино, нагнув голову, в зазоре между книжных полок разглядел молодого человека, не замеченного им раньше в зале: тёмные волосы, приятное лицо, белозубая улыбка. — Где вы?
Арминелли появился откуда-то из глубины арочного входа.
— А, Баркальи! Почему вас не было на приёме, Филиппо?
Филиппо Баркальи! Имя это ударило по ушам Альбино, как сто труб Апокалипсиса. Имя предавшего его братьев называла ему мать. Дыхание Альбино снова сбилось, в висках застучали молоты, ногти впились в ладони.
— Мессир Ланди просил меня в последний раз прочесать болота, я поднял двадцать человек, мы были везде, куда могла ступить нога, но ничего не нашли, мессир Элиджео. Я вернулся только на рассвете.
Арминелли важно кивнул.
— Хорошо, что вы не отказали мессиру Одантонио, он так несчастен, — Элиджео приложил к сухим глазам платок. — Бедный Микеле, просто не могу прийти в себя.
Баркальи задумчиво потёр указательным пальцем нос, потом странно, точно от боли, поморщился и осторожно наклонясь к мессиру Арминелли, негромко спросил:
— Но скажите, мессир Элиджео, вам не… — он замялся ненадолго, но всё же продолжил, — вам не показалось всё это…странным? — голос его дрогнул.
— Что именно? — В вопросе Арминелли звучало недоумение.
Баркальи снова точно поперхнулся, однако выговорил:
— Всё, что произошло со Страстной недели. Антонио Турамини, Джулио Миньявелли, Микеле Ланди — один за другим. Необъяснимо так, загадочно всё.
Мессир Элиджео пожал плечами. Его подслеповатые глаза смотрели в пол.
— Вы об этих несчастьях? Да, немного странно, конечно, но такова жизнь, Филиппо, причудливое смешение странностей, непредсказуемое, как сочетание выбрасываемых костей, — мессир Элиджео развёл руками. Альбино понял, что он не сильно взволнован происходящим и, несмотря на проговариваемые слова сочувствия несчастным погибшим и их отцам, вовсе ничего не чувствует.
Философские пассажи мессира Арминелли ничуть не успокоили Баркальи. Он нервно теребил в руке тонкие перчатки.
— Тут мало случайностей, скорее — непонятно. Тонио Турамини. Он умел обращаться с лошадьми, на палио ездил без седла, и вдруг такое. Да и его Пантегана, это же была самая спокойная и старая кобыла в конюшне, ей шестнадцать лет! И вдруг — понесла. А Джулио Миньявелли? — голос Филиппо зазвенел. — Оступился на лестнице на своей вилле. Но что он делал там в полночь? Он туда и не собирался. А Микеле Ланди? Охотник он был заядлый, признаю, и охоту утиную любил до страсти, но чтобы он один, без слуг, пошёл на это чёртово болото? Да ещё после дождя! Никогда не поверю.
Он не убедил библиотекаря. Мессир Элиджео снова пожал плечами.
— Полно, Филипетто, вы несёте вздор. Случись это в разные годы, что в этом было бы странного? Удивляет только то, что выпало всё одно за другим, не будь этого, кто и о чём подумал бы? И опять же, что тут заподозришь? Преступный умысел? Но это глупость. — Он пренебрежительно пожал плечами. — Вот если бы отравили или прирезали их отцов — Теренцио Турамини, Козимо Миньявелли или Одантонио Ланди — тут и говорить бы нечего было, да, это многим родственничкам на руку. Но кому нужны их сыновья? У Теренцио есть младший сын Винченцо и две дочери, но Ченцо — совсем ещё щенок, пятнадцать всего. Ему, спору нет, старшего братца на тот свет отправить — прямая выгода, да только ума у юнца для такого дела ещё маловато. У Козимо и Одантонио сыновей больше нет, у Козимо, правда, дочь имеется. Но думать, что девка братца со ступенек столкнула — это нелепость, в нём весу-то было, как в справном бычке, охранник ведь, спина что твоя дверь… Что до Микеле, так в болотистые места только забреди: голова кругом идёт и сам кружить начинаешь. Да и пьян он, говорят, был до положения риз.