Из дальнейшего рассказа словоохотливой женщины Альбино узнал немало нового о семействе своего собрата в монашестве. Оказывается, у Гауденция и Франчо была ещё и сестра. Её чрезвычайно удачное замужество и трое внуков, которых она подарила матери, помогли монне Анне смириться с набожностью старшего сына и его желанием уйти от мира и с беспутством младшего. Внуки оказались подлинной страстью монны Фантони: Луиджи и Ренцо были самыми прекрасными детьми на свете, а краше внучки Лучии были только ангелы в раю.
— А Франческо и в детстве был таким же, как сейчас? — сочувственно осведомился Альбино.
Монна Анна покачала головой. Какое там! Сколько она помнила, всегда корпел над книгами и мог расплакаться над раненой пичугой, а как увлекался медициной, как хвалим был учителями! А как легко сочинял стихи! Что до музыки, ещё не умея говорить, он в колыбели уже мурлыкал тарантеллу! Разве юность его не была зарей восходящего светила? А что вышло, Господи?
Женщина горестно потёрла бледный лоб руками.
— Если бы он всегда был распутником, я не отчаивалась бы, но его словно подменили. Вернувшись из Рима, стал сам не свой. Город развратил его, поработил похотям. А разве не мог он осуществить мои заветные мечты? — старуха грустно покачала головой. — Как это больно: словно уснуть в сказочном дворце с песнопениями ангелов, а пробудиться в ветхой лачуге.
— Но почему он так изменился?
Этого монна Анна не знала.
— Я много раз говорила себе, что что-то упустила в нём, но ума не приложу, где и когда. Это всё Рим, он пробыл там год и вернулся другим человеком. Раньше был не менее набожен, чем Джильберто, а теперь от него, кроме распутных песенок да низких шуток, ничего не услышишь. Злые языки, которым так приятно ранить и без того больное материнское сердце, уверяют, что он до того распущен, что способен соблазнить любую! И не для себя! Сводничает ради этих аристократов! Возможно ли? Разве сам он — дурной крови? Зачем он заискивает, унижая себя и свой род, перед этой титулованной чернью? Зачем разряжен, как девица на выданье? А те зовут его Грилло, Сверчком, и в грош не ставят!
…Альбино устроился у монны Фантони достаточно уютно. Скарб монаха был весьма скромным, распаковав вещи, он присел у окна и предался размышлениям, поймав себя на том, что то и дело возвращается мыслями к Франческо Фантони. Что могло понравиться ему в человеке, отягощённом столь зримыми, бросающимися в глаза пороками? Тонкий ум? Явный талант лицедея? Умение видеть и понимать потаённое? Да, монна Анна была права: на этом искажённом развратом лице лежала печать больших дарований. Но как странен столь внезапный излом в таком духе! И что привело к нему? Что произошло в Риме?
Однако вскоре мысли монаха обратились к Элиджео Арминелли. Если бы удалось пристроиться в библиотеку самого Пандольфо Петруччи, это было бы большим везением, работа там придала бы его пребыванию в городе законный статус. Монна Анна накормила его обедом, и к вечеру, побывав у банкира и взяв десяток дукатов, Альбино направился на главную площадь, рассчитывая найти мессира Арминелли в доме Петруччи.
Однако войти в цитадель властителя оказалось не так-то просто. На входе он, укутанный в длинный плащ, подвергся весьма пристрастному допросу, его ощупали и забрали кинжал, обещая вернуть на выходе, после чего он был практически под конвоем препровождён в книгохранилище. Альбино заметил, что его сопровождали до самых дверей и остались ждать за ними.
Гауденций снабдил его рекомендательными письмами, и Альбино надеялся, что может рассчитывать на тёплый приём библиотекаря. Увы, его ожидания были обмануты: Элиджео Арминелли, бледный седой человек лет пятидесяти с подслеповатыми, как у крота, глазами, выслушал его равнодушно и сухо ответил, что не понимает, почему через столько лет Джильберто Фантони вспомнил о нём, в то время как годами не давал о себе знать.
— Где вы с ним познакомились?
Альбино торопливо ответил, что по поручению флорентинского архивариуса собирал по монастырям некоторые документы. Мессир Элиджео кивнул, едва выслушав. Было заметно, что он ничуть не рад видеть посланца старого друга и не собирается его протежировать. Так и оказалось. «Что до возможности быть принятым на службу, — сообщил книгохранитель гостю, — то имеется только одна вакансия, однако она требует знания еврейского языка. Мессир Кьяндарони не силён в нём?» — В голосе Арминелли сквозила нескрываемая насмешка.