От одного лишь взгляда Пузицкого у Шешени похолодела спина.
— Как вы сами понимаете, все должно иметь свой конец, — заговорил Пузицкий высоким голосом. — Нужно кончать и вашу затянувшуюся историю. Мы все время проверяли ваш почтовый ящик — там ничего нет.
— Ума не приложу, в чем дело, — тихо сказал Шешеня, повернувшись к Демиденко и как бы ища у него поддержки.
— Может быть только одно объяснение — что людей, к которым вы шли, мы уже взяли.
— Так, наверное, и есть, — обрадовался Шешеня.
Пузицкий вздохнул:
— Вы свой почтовый ящик выдумали, и это с вашей стороны серьезный промах — за ложные показания мы сурово наказываем. Ну, что вы нам скажете?
— Почтовый ящик — это правда. Я прямо не знаю, что случилось, — уныло ответил Шешеня.
— Ладно, оставим в покое почтовый ящик. Займемся вашими делами более ранними. Будьте любезны, ознакомьтесь вот с этим документом.
Шешеня взял из рук Пузицкого сколотые листы бумаги с машинописным текстом и мгновенно прочитал заглавие: «Перечень преступлений Л. Д. Шешени, совершенных им в бандах Булак-Балаховича и Павловского на территории советской Белоруссии, Западной области и в др. местах в 1920–1922 гг.».
Мелькнула мысль — отшвырнуть бумаги. Но Шешеня не сделал этого, он заставил себя внимательно читать каждую строчку. Откуда-то издалека донесся до него голос Пузицкого:
— Прошу читать внимательно. Может быть, есть лишнее? Ваши соратники по банде способны и на это, все записано под их диктовку…
Шешеня читал, и перед его внутренним взглядом, как мигающая кинолента, проносились воспоминания, и были они такими отчетливыми, что он видел даже лица убитых им людей. Документ вырвал из прошлого то, что он особенно не любил вспоминать, — как он убил молоденькую учительницу на глазах у ее матери и как мать умоляла его не трогать дочку, а он убил потом и мать. Прочитав про это, Шешеня невольно поднял на Пузицкого полные ужаса глаза.
— Что-нибудь лишнее? — вежливо, почти участливо спросил Пузицкий.
Несколькими минутами позже Шешеня начал отрицать все, но эти первые, страшно длинные минуты он молчал, затравленно смотря то на Пузицкого, то на Артузова. И это его молчание было признанием вины. А потом он стал все отрицать. Ему предложили очную ставку с Никитиным, который был с ним вместе в банде Павловского и уже давно сидел в советской тюрьме. Шешеня сначала категорически отказался. Но сразу передумал: раз не расстрелян Никитин, значит, может уцелеть и он. Но чтобы проверить, действительно ли чекисты оставили Никитина в живых, надо пойти на очную ставку. Теперь все, что с ним происходило, он мерял одной меркой — может ли это спасти ему жизнь?
На другой день в кабинете Демиденко Шешеня встретился с хорошо известным ему павловцем Никитиным, который подтвердил все, что в перечне было отнесено на личный счет Шешени, и под конец сказал:
— Не вертите хвостом, Шешеня. Если хотите выжить, как я, говорите правду…
Никитина увели, Шешеня тяжело задумался. И когда поднял голову, то вздрогнул: он не заметил, как за столом следователя вместо Демиденко оказался Пузицкий. Будь у Шешени время, он, может быть, и придумал бы что-нибудь, но времени у него уже не было — прямо перед собой он видел потемневшие глаза Пузицкого и его мягкое: «Ну, Шешеня, ну?..» И тогда он тихо произнес:
— Я расскажу все.
— Начнем с конца… — Пузицкий подвинул к себе лист бумаги. — Начнем с паролей и адресов, по которым вы теперь шли.
Шешеня сообщил адреса двух подлежавших его ревизии резидентов: Герасимова в Смоленске и Зекунова в Москве…
Операция по изъятию смоленского резидента, бывшего штабс-капитана царской армии Герасимова, проводилась сразу после полуночи. Герасимов (он жил в Смоленске под фамилией Дракун) по паролю Шешени мирно принял оперативного работника ГПУ Григория Сыроежкина, провел в свою комнату, а там вдруг стал выхватывать из-за голенища маузер. Но с Сыроежкиным нельзя было так шутить. Герасимов не успел еще поднять свой маузер, как уже лежал на полу, и Сыроежкин скручивал ему руки веревкой. Затем Сыроежкин выстрелил из форточки два раза вверх — это нужно было сделать по плану операции, соседи должны знать, что ночью здесь что-то произошло. Это на случай, если сюда придет еще какой-нибудь ревизор от Савинкова — чтобы не было у него никаких иллюзий о судьбе резидента.
На другой день в Москве Герасимов дал довольно откровенные, а для чекистов неожиданные показания. Смоленские чекисты считали, что главная савинковская организация ими ликвидирована, а оказалось, что она была совсем не главной. Герасимов возглавлял большую контрреволюционную организацию, имевшую свои базы в Смоленске, Ярцеве, Рудне, Гомеле и Дорогобуже. Организация насчитывала свыше трехсот человек, которые были законспирированы в тройки. Они вели работу среди крестьян и интеллигенции. И все это создал и возглавлял на вид удивительно скромный и даже туповатый штабс-капитан Герасимов. Сын крупного помещика, убитого разъяренными крестьянами в девятьсот пятом году, за две революции потерявший все, он стал непримиримым врагом Советской власти. Считая свою игру окончательно и бесповоротно проигранной, он ничего не скрывал и только просил поскорей провести следствие. Никакого снисхождения к себе он не ожидал и не просил.
Включить Герасимова в задуманную игру против Савинкова было бы полным безумием. Даже если бы Герасимов согласился стать приманкой для поимки Савинкова, он пошел бы на это только с целью побега или чтобы провалить планы чекистов.
Было решено арестовать всех членов герасимовской организации и устроить над ними открытый суд. Так родился знаменитый в свое время смоленский процесс савинковцев во главе с Герасимовым. А вслед за ним процессы в Петрограде, в Самаре, Харькове, Туле, Киеве, Одессе…
С московским резидентом Зекуновым дело обернулось совсем иначе.
Как раз в это время в Москве были раскрыты 23 савинковские резидентуры, и ни с одной из них Зекунов контакта не имел. Служил он теперь в войсках железнодорожной охраны, и там о нем отзывались хорошо. Недавно на товарном дворе он поймал и задержал грабителей. Получил за это благодарность в приказе и премию. Наблюдение показало, что со службы он шел прямо домой и все остальное время проводил с семьей. У него была жена, пятилетний сын, и вскоре жена должна была родить второго ребенка. Соседи говорили о нем: «Семьянин, какого поискать, и вообще человек тихий, приятный…»