— А что можешь предложить? — вскинул брови Радмир-ага и, поведя носом в сторону жаровни, прищурился, словно хищник, почуявший запах добычи. — Перепела?
— Твои любимые, ага, — с довольным видом развел руки в стороны Назим-ага, словно готовил их специально для него. — Элиф Султан захотела, ну и тебя, конечно, я угощу парой кусочков.
— Парой кусочков ты не отделаешься, — хмыкнул Радмир-ага. — Надеюсь, мясо-то не сгорит, как эта пахлава?
— Обижа-а-ешь, — весело протянул Назим-ага и хохотнул. — Ты знаешь, ага, мясо у меня всегда вкусное. Вот увидишь, еще попросишь добавки.
Тут на кухню вошла недовольная Фатьма-калфа и, когда мужчины на нее обернулись, показно вздохнула.
— Гарем с ног сбился в поисках Радмира-аги. Одна я знаю, где его искать. Чуть свет — он уж на кухне, ищет, чем бы поживиться.
— В чем дело? — не обратив внимания на ее, как всегда, желчный тон, задал он свой извечный вопрос.
— Ты бы знал, если бы здесь не ошивался, — не удержавшись, съязвила всегда недолюбливавшая его Фатьма-калфа. Карахан Султан верила ему и даже послала шпионить для нее, изображать перед Бахарназ Султан намерение услужить ей, но калфа ему не доверяла. Этот евнух был далеко не дурак и знал, как угодить и тем, и другим, оставаясь при этом верным лишь самому себе. — Одной из девушек плохо стало. Упала прямо посреди гарема. Упаси Аллах болезнь какая, а дворец детей полон. Карахан Султан беспокоится, она велела тебе с этим разобраться и выяснить, «в чем дело».
— Что за напасть? — раздраженно сказал Радмир-ага и направился к дверям, но у порога обернулся на Назима-агу и указал на него пальцем, отчего тот напрягся. — Не забудь про перепелок.
Фатьма-калфа закатила глаза и последовала за ним. Вдвоем они шли по коридорам дворца, направляясь в гарем, и молчали, пока Радмир-ага не спросил:
— А кому стало плохо?
— Анне-хатун, той что прислуживает твоей Нуране.
— Так уж и моей? — хмуро поглядел на нее евнух.
— Известно, ты ее опекаешь, заглядываешь к ней частенько. Я сама видела. Смотри, чтобы Карахан Султан об этом не прознала, иначе рассердится и выгонит тебя со службы. Что ж, давно пора.
— За собой лучше следи, калфа. Все видишь и слышишь — даже то, что тебя не касается. Смотри, как бы твой язык не отрезал твою шею!
Продолжиться перепалке было не суждено, так как они вошли в гарем и увидели наложниц, столпившихся вокруг лежащей на постели Анны-хатун весьма болезненного вида.
— Ну-ка разойдитесь! — строго воскликнул Радмир-ага, пробираясь к ней через толпу. — Что с тобой, хатун? — он наклонился к Анне и оглядел ее. Лицо бледное, взгляд потухший и дыхание затрудненное. Явно какая-то болезнь. Только этого не хватало… — Ты меня слышишь? Анна?
— Не знаю, — едва слышно выдохнула она, с трудом сфокусировав взгляд на его лице, нависшим над ней. — Трудно дышать…
Наложницы зароптали за спиной Радмира-аги, испуганные тем, что это какая-то серьезная болезнь, и расступились, когда евнух поднял Анну на руки с ее постели и понес куда-то из гарема.
— Куда ты ее несешь? — удивилась Фатьма-калфа, поспешив за ним.
— В лазарет, куда еще? — зло ответил Радмир-ага.
Выходя из гарема на руках с безвольно обмякшей Анной, он столкнулся с Альмирой-хатун и обошел ее, с удивлением смотрящую на него.
— Фатьма-калфа, что это с девушкой? — спросила она, перехватив ту у дверей.
— Кто же знает? — на ходу бросила Фатьма-калфа, спеша за Радмиром-агой. — Вдруг упала посреди гарема, еле дышит.
Подозрительно прищурившись, Альмира-хатун с минуту смотрела им вслед и вдруг нахмурилась, словно подумав о чем-то, что ее неприятно удивило, воровато огляделась в гареме и, развернувшись, поспешила куда-то.
Предместья Трабзона.
Нуране давно не ощущала себя такой счастливой и, главное, свободной, как в эти дни наедине с шехзаде, который взял ее с собой на охоту, зная из ее рассказов о том, что Махмуд Реис научил ее хорошо держаться в седле и пользоваться кинжалом. Они были неразлучны, что для Нуране, незаметно для самой себя сильно привязавшейся к своему господину, было огромной радостью спустя дни его пренебрежения, когда он отдавал предпочтение Гюльнур Султан.
Дни они проводили, катаясь верхом и пытаясь обогнать друг друга или охотясь на какого-нибудь лесного зверя скорее ради развлечения, чем ради добычи. Иногда они пешком гуляли по лесу рука об руку, разговаривая обо всем на свете и забывая, что он — шехзаде, а она — рабыня. Нуране взахлеб рассказывала о родной Венеции, по-прежнему не забывая скрывать тот факт, какой семье она принадлежит, потому как все еще боялась навредить отцу. И к ее удивлению шехзаде слушал ее с искренним интересом, да и сам поведал ей о многом из здешней жизни. Нуране жадно внимала ему, желая поскорее освоиться и понять то, что прежде было ей непонятно или вовсе неведомо. Не зря говорят, что нет собеседника лучше, чем дорогой сердцу человек — его по-настоящему хочется слушать, внимать каждому его слову.
Вечера же они коротали в шатре, который поставили для них на одной просторной поляне под сенью высоких деревьев. Они трапезничали пойманной ими же дичью, зажаренной на костре, после насыщенного дня устало возлежали на подушках, разговаривали и смеялись. И Нуране, засыпая которую ночь в объятиях шехзаде, мечтала, чтобы это длилось вечно. Чтобы не было никакого дворца с гаремом и наполняющими его наложницами, не было жен со множеством детей и разделяющей их пропасти в положениях обоих — только они вдвоем, свободные и счастливые.
Этим утром они, едва солнце взошло, оставили шатер и снова отправились кататься верхом по лесам Трабзона. Спустя некоторое время спокойной прогулки они выехали на проселочную дорогу и поскакали по ней, извивающейся вдаль — наверно, в сторону города. Солнце беспощадно обжигало жаркими лучами ставшую сухой землю, а ветер едва-едва шевелил листву деревьев, не даруя желанного дуновения прохлады.
От жары Нуране разморило, и она тяжело дышала, чувствуя, как постепенно влажнеет от пота ее одежда. Да уж, вряд ли она сейчас была привлекательной в своей простой льняной рубашке и штанах, да еще со спутанными волосами и изнемогающая от жары, но шехзаде, казалось, не обращал на это внимания. Ему самому очень шел этот немного одичавший вид в простых одеждах — рубашка наполовину расстегнута, оголяя мускулистую грудь, блестящую от пота, рукава небрежно закатаны до локтей, а темные волосы, как и у нее, немного спутаны.
Почувствовав ее взгляд, шехзаде Махмуд повернул голову и посмотрел на нее, чуть усмехнувшись.
— Что-то ты заскучала. Если хочешь взбодриться, можем устроить небольшие скачки.
Он любил бросать ей вызов и сейчас, зная наверняка, что ей в седле-то трудно держаться в такой жаре, предложил в который раз посоревноваться в том, кто из них лучший наездник, при этом совершенно уверенный, что это он. Но его веселило то, как Нуране отчаянно стремится лишить его этой уверенности, ставя себя с ним наравне и видя в нем не своего господина, а соперника. Это было для него новым, если вспомнить других его женщин, которые, за исключением Бахарназ, такого себе не позволяли. Но Бахарназ была другой — да, она порой ставила себя наравне с ним, но Бахарназ была женой, матерью его детей и женщиной, которая иногда может дать дельный совет в вопросах политики и власти, но Нуране… Она являлась для него совсем иным — скорее друг, разделяющий его интересы и влечения, облеченный в привлекательный женский облик. Две сущности в одной — соратник и любовное увлечение — так гармонично сочетающиеся между собой.
— С удовольствием, — выдавила Нуране, не намеренная демонстрировать слабость, и увидела, что шехзаде усмехнулся шире. Он этого и ожидал. — Однако земля так выжжена жарой, что я, право, беспокоюсь за вас. Как бы вы не задохнулись от пыли позади меня.
Шехзаде Махмуд вскинул брови в удивлении, и в этом жесте была доля иронии.
— Проигравший выполнит любое желание победителя, — с азартом произнес он.