В растущем отчаянии ухватившись рукой за край тумбочки, соседствующей с кроватью, Анна случайно задела одинокую свечу, освещающую лазарет в такой поздний час, и та с тихим звоном упала на пол, тут же погаснув. Все погрузилось в непроглядную темноту, вселив в девушку еще больший страх.
— Боже, — утерев рот рукой, Анна почувствовала на ней куда больше влаги, чем минуту назад. Дышать становилось все труднее и больнее, и паника сдавила ее грудь. — Нет, нет…— лихорадочно шептала она и, зажмурившись, попыталась из последних сил встать с кровати, но лишь рухнула на холодный мраморный пол.
Звать на помощь она больше не могла из-за того, что горло раздирал странный булькающий кашель. Чувствуя, как кровь уже стекает по подбородку, Анна поползла к дверям, отчаянно надеясь успеть добраться до них прежде, чем случится то, чего она до ужаса боялась.
Но последние силы стремительно оставляли ее, а дышать уже стало просто невозможно и, задыхаясь от собственной крови, как выброшенная на берег рыба, Анна сдалась на полпути к дверям, бессильно повалившись на пол.
В предсмертной агонии лихорадочно сжимая рукой горло, она случайно сорвала с шеи кулон с тигровым глазом. Жалобно звякнув, он упал на белый мрамор рядом с резко затихшей девушкой, что больше не пыталась судорожно вдохнуть. Она медленно-медленно обмякла с лицом, на котором застыло выражение непередаваемого ужаса.
Покои Гюльнур Султан.
Она проснулась под утро, почувствовав себя гораздо хуже, чем накануне ночью, и вскользь коснувшись лба, ощутила, что он буквально пылает от жара. Кости во всем теле ныли от несильной, но неприятной боли, а само оно налилось свинцовой тяжестью. Что же, как ее и предупреждали, она тоже стала жертвой болезни после неразумной близости с больным сыном.
Поглядев на него, спящего подле нее, Гюльнур Султан чуть улыбнулась, поправила на нем одеяло и, склонившись над мальчиком, поцеловала его в лоб, но тут же нахмурилась в недоверии. Лоб был холодным. Неужели микстура подействовала, и жар спал? Она облегченно выдохнула и улыбнулась. Быть может, Всевышний, наконец, внял ее мольбам. Но случайно коснувшись щеки сына, султанша ощутила, что и она холодна, как лед. Ручки были такими же ледяными. Он не мог так замерзнуть в столь теплую летнюю ночь, да еще укрытый одеялом.
— Мехмет, сынок? — потрепав его, чуть тревожно воскликнула Гюльнур Султан. Он не реагировал, заставив ее теперь по-настоящему встревожиться. — Мехмет?
Беспощадная догадка уже родилась в ее разуме, но она отчаянно ей сопротивлялась и, чувствуя, как на нее накатывает волна ужаса и паники, уже сильнее потрепала неподвижного и холодного сына.
— Мехмет?!
Потревоженная ее криком, из комнаты в покои выбежала испуганная сонная служанка, которая замерла, увидев как ее госпожа, сидя в постели, в истерике тормошит сына, похожего на тряпичную куклу. Осознав, что случилось, она шумно выдохнула и приложила ладонь ко рту.
— Мехмет, сынок, открой глаза! — рыдая, стала умолять Гюльнур Султан, но тот все лежал с закрытыми глазами и не отзывался. — Сынок, ты слышишь?! Открой глаза!
— Госпожа, не надо, — сама с трудом не плача, подбежала к ней Мелахат-хатун и попыталась отцепить ее руки от мертвого сына, но та вдруг закричала не своим голосом, как раненый зверь, сопротивляясь ей. — Султанша, прошу вас!
— Отпусти меня! Мехмет! Оставь меня в покое!
Они боролись до тех пор, пока случайно не соскользнули с шелковой простыни на пол, задев подсвечник, который с оглушительным звоном повалился на мраморный пол. Только тогда, очнувшись от этого громкого звука, Гюльнур Султан осознала тщетность своих попыток разбудить сына, который вовсе и не спал. С безумным взглядом она, сидя на полу, в отчаянной хватке схватилась за сорочку напуганной служанки и обмякла в ее руках, сотрясаясь всем телом в громких рыданиях.
Комментарий к Глава 43. Дуновение смерти
Буду благодарна, если отметите замеченные вами ошибки и опечатки, а также очень надеюсь на отзывы.
Группа - https://vk.com/validehurrem
========== Глава 44. Иллюзия счастья ==========
Дворец санджак-бея в Манисе.
Филиз Султан, отправляясь в Манису, желала обрести там покой, вдали от кровавого Топкапы и причин своих горестей. И вот он, столь желанный покой, настал, но вопреки ее ожиданиям не принес ей облегчения. Обязанности управляющей гарема оказались куда более утомительными, чем она ожидала. Филиз Султан не без досады осознала, что власть — это, прежде всего, ответственность, а ее не так-то просто нести на своих плечах.
Султанша все не могла привыкнуть к тому, что если возникал какой-либо вопрос, слуги обращались именно к ней, чтобы она сказала им, как его разрешить. От нее требовалось умение руководить действиями других людей и просчитывать каждый свой шаг, предвидя его последствия, и Филиз Султан, отдавая очередной приказ, боялась, что ошибется. Тяжело было это признать, но султанша поняла, что власть — это не ее стихия. Пользоваться ею было для нее скорее бременем, чем привилегией. И рядом не было никого, кто мог бы дать ей мудрый совет, как это прежде делала покойная Валиде Султан.
Другой напастью стала растущая тоска по дочери и по повелителю, все еще властвующему в ее сердце вопреки всем стараниям забыть о нем. Эсма Султан ответила на письмо матери, написав, что ей не о чем беспокоиться, потому как Давуд-паша ее не огорчает и представляет собой достойного и понимающего человека, который стремится сделать жизнь своей жены как можно более приятной. Филиз Султан испытала облегчение от этих слов, потому как ее все же угнетала мысль, что она, выдав дочь замуж против ее воли, обрекла ее на страдания.
Несмотря на это каким-то неведомым образом Филиз Султан почувствовала, что под слоем этой вежливой доброжелательности в письме дочери кроется печаль. Конечно, ей будет не просто забыть Серхата Бея, и Филиз Султан понимала, что чувство к нему все еще мучает ее дочь, но надеялась, что со временем оно остынет, и ее Эсма сможет по достоинству оценить доброту своего мужа. Скоро у них с мужем и дети пойдут, тогда уже ей будет не до мыслей о своей обреченной влюбленности. Дети скрасят ее печаль и подарят новый смысл жизни.
Филиз Султан не могла отделаться от мыслей о повелителе, которые посещали ее всякий раз, когда она ночью оставалась одна и ложилась в постель. Что-то томилось в ее груди, не давая заснуть, забыться. Она и не могла забыть: каждый раз, смотря на сына, она видела в нем его отца тем молодым юношей, еще шехзаде, правящим Амасьей, который любил ее, ее одну.
Вероятно, теперь-то эта проклятая Эмине празднует свою победу, ликует, что ныне она одна в гареме представляет жену повелителя и мать его детей. Она с ним, может видеть его глаза, прикоснуться нему, а у нее, Филиз, теперь и этого нет. Хотя, она давно все это потеряла… У нее совсем ничего не осталось от той любви, что прежде связывала их с Баязидом. Одни лишь воспоминания, которые больше причиняли боль, чем радовали, ведь все это осталось в далеком прошлом и никогда уже не свершится вновь. Все растоптала Эмине, свалившаяся на их головы тогда, в Амасье, и навсегда лишившая ее покоя и счастья.
Думая об этом, Филиз Султан каждую ночь проливала горькие слезы, жалея себя и проклиная тот день, когда соперница, отобравшая у нее все, появилась на свет. Наутро она находила в себе силы встать с постели и приняться за дела, которые теперь была вынуждена вести в виду своего нового положения. Но печаль не оставляла ее ни на миг, с каждым днем все сильнее придавливая к земле своим грузом.
Сегодня ей было не легче, но Айше-хатун, не успела султанша позавтракать, принесла учетные книги, сказав, что ей необходимо разобраться с делами гарема, который они все еще обустраивали, а затем решить вопрос с доставкой продовольствия во дворец, которое пока что было плохо налажено, и тому подобные проблемы — им не было конца. А у султанши иссякало терпение — она чувствовала, что мало компетентна в делах, которые ей доводилось вести, и это ее огорчало, лишая и без того слабой уверенности в себе.