Возвращаясь в свои покои, Эсма Султан спустя столько времени печали была довольна собой и тем, как складывались обстоятельства. Если Сельминаз приглянется этот Искандер-ага, она, наконец, избавит себя от ее присутствия в ее дворце и жизни.
Давуд-паша, который уже закончил свои дела в кабинете, переодевался в гардеробной, где его Эсма Султан и застала, явившись туда по той же причине. После того, как их отношения изменились, неловкость ушла, сделав супругов ближе друг к другу, а доверие между ними — глубже.
— Султанша, — расстегивая пуговицы кафтана, улыбнулся Давуд-паша жене, подошедшей к нему. — Где вы были?
— Я заглянула к Сельминаз, — объяснила она свое отсутствие и, потянувшись, подвинула руки мужа, который убрал их, позволив ей закончить с пуговицами. — Она чувствует себя лучше. Мы даже условились завтра съездить в Топкапы, прогуляться вместе.
— Неужели? — мягко усмехнулся паша, наблюдая за ней. — Мне казалось, вы с ней не очень-то ладите.
— Ради вас, паша, мы с Сельминаз согласны преодолеть все противоречия, возникшие между нами.
Эсма Султан, наконец, закончила с пуговицами и стянула с широких плеч мужа кафтан, который он затем снял и отложил в сторону.
— Вы вдруг прониклись ко мне теплыми чувствами? — шутливо подначивая ее, воскликнул паша, когда повернулся обратно к жене.
Она мягко улыбнулась и все еще со смущением заглянула ему в глаза, но руки ее уже бесстрашно легли поверх его груди, спрятанной под одной лишь льняной рубашкой.
— Вы только заметили? — иронично отозвалась Эсма Султан, но после чуть взволнованно спросила: — Надеюсь, вы питаете ко мне ту же привязанность, какую зародили во мне сами?
Давуд-паша поднял руку с и нежностью коснулся ладонью ее щеки, затем скользнув ею на шею и плечо девушки. Это незамысловатое движение тут же изменило характер их разговора, точнее, вовсе его оборвало. Ощутив, как кожа вспыхнула в том месте, где ее касались пальцы мужа, а кровь в жилах ускорила свой бег, Эсма Султан уже сама подалась ему навстречу. И он, зная, о чем та просит, второй рукой сжал ее волосы на затылке и накрыл её губы своими.
Стамбул.
Оказавшись перед уже хорошо знакомым домом в сопровождении двух охранников, Искандер-паша, перекинув ногу через седло, спешился с коня и подвел его под уздцы к одному из подручных. Оглянувшись у дверей в вечернюю темноту за плечом, тем самым подставив под лунный свет свое лицо и избавив от сомнений в том, что это именно он, паша отворил двери и скрылся из виду.
Увы, в темноте он не разглядел нескольких фигур, облаченных в плащи, что затаились за углом одного из домов неподалеку. Самая маленькая из фигур, находящаяся в центре, вскинула изящную руку с тонким запястьем и плавным движением скинула с головы глубокий капюшон плаща. Лицо Хафсы Султан с его тонкими детскими чертами предстало в бледном сиянии луны. И на нем медленно воцарилась полная коварства улыбка, неприятно его исказившая.
Тем временем Искандер-паша, не ведая о том, как близок он к пропасти, даже не взглянул на охранников, спокойно отреагировавших на его обычный вечерний визит, и поднялся по лестнице в заветную комнату. Месяц назад султанша встречала его надменным взглядом и каждый раз изводила своими ядовитыми речами и безжалостными насмешками над чувствами паши. Но она явно недооценила эти чувства или же сочла их куда более низкими, чем они были на самом деле.
Что бы она не говорила, как бы неприязненно и злобно не смотрела на него, что бы не делала (а поступала она, мягко говоря, некрасиво и без всякого уважения), Искандер-паша появлялся вновь и смотрел на нее все с тем же тяжелым болезненным чувством в голубых глазах, похожим на нездоровую любовь с оттенком отчаяния, которую он, видимо, и сам пытался убить в себе, но не мог. И, несмотря на унижения, он каждый раз возвращался, зная, что его ждет все тот же холодный, даже оскорбительный прием. Паша и сам был не рад бывать здесь, но не быть не имел сил.
Эмине Султан изнемогала от беспокойства и тоски по детям и ненавидела себя за то, что из-за собственных ошибок лишилась возможности когда-либо еще увидеть их. Ее также тяготило ее затворничество, в котором она действительно чувствовала себя пленницей. Но даже ей — с тоской в сердце по прежней жизни и по детям, со скверным нравом и испытываемым отторжением к мужчине, который воспылал к ней вопреки всему и держал взаперти, как пленницу — было трудно остаться равнодушной и по-прежнему холодной к такому обожанию и преданности.
Проблески потепления Искандер-паша заметил не сразу, так как они были незначительны. Когда оскорбительных замечаний и едких фраз становилось меньше, Эмине Султан, противясь себе, намного больше старалась избегать смотреть на пашу и принимала невозмутимо-равнодушный вид. Даже когда он что-то говорил, султанша игнорировала все его слова и молчала, смотря в окно. Искандер-паша не обижался и, наоборот, чувствовал облегчение — лучше уж пусть молчит, чем убивает презрительными речами.
Он продолжал приходить чуть ли не каждый вечер, испытывая потребность даже просто видеть ее и с ненавистью коря себя за слабость. За то, что не может прекратить это, отправить ее из столицы, что и следовало сделать сразу, а после постараться забыть и жить своей жизнью. Собственными руками отказаться от преступного наслаждения встреч с нею? Для паши это было сродни вырванному из груди сердцу. Смертному приговору. И он все больше тонул, увязал все сильнее в своей запретной страсти. Стремительно шел ко дну, сознавая это, но даже не пытаясь вынырнуть на поверхность.
Он продолжал обустраивать дом, желая предоставить ей все, в чем она нуждается и даже сверх этого. Дарил роскошные драгоценности, которые она никогда не принимала — они так и лежали на столике, одиноко сверкая в дрожащем свете свеч. Говорил мало и редко — ему нечего было сказать кроме того, что неистово пылало в его взгляде, и не требуя быть высказанным. Но постепенно холодное молчание превращалось в подобие разговора, когда паша о чем-то спрашивал, а Эмине Султан невольно ему отвечала.
Как-то Искандер-паша увлекся и стал рассказывать ей сначала о своих делах, после о своем прошлом и детстве. Эмине Султан все также не смотрела на него, но было видно, что она слушала. Все же паша был ее единственным собеседником в этом заточении, и она не могла противиться желанию кого-то послушать, если уж не говорить самой. Постепенно султанша открывалась ему и, сама этого не сознавая, иногда стала задавать вопросы или чуть улыбаться, но тут же прятать эту улыбку.
Однажды, когда Искандер-паша пришел к ней в очередной раз, он застал султаншу крайне печальной и, поинтересовавшись, в чем причина, услышал полный тоски вопрос: «как там мои дети?» Ему было страшно говорить, что ее сын мертв. Прежде он боялся это сказать, чтобы не расстраивать ее, а теперь потому, что знал — это разрушит их только-только начавшие теплеть отношения. Эмине Султан не простит ему малодушного молчания о таких вещах. Да и она будет убита горем… Паша тогда поступил нечестно, эгоистично и ответил, что ее дети в порядке, мысленно коря себя за ложь.
Не зная о случившемся, Эмине Султан медленно расцветала, купаясь в безоговорочной любви, которую так жаждала получить прежде, но от другого мужчины. Она пыталась скрыть свое облегчение, когда Искандер-паша переступал порог этой комнаты и смотрел на нее все с тем же обожанием, что и прошлым вечером. Спустя недели почти что ежедневных встреч в ее душе поселился странный страх, что однажды он не придет. Оставит ее или отправит куда-нибудь подальше, вернется к своей любящей жене, что вскоре родит ему ребенка. И тогда из ее жизни исчезнет этот единственный человек, который любил ее много больше, чем она того заслуживала.
Глупо было полагать, что это продлится долго, но Эмине Султан не хотела думать о том, к чему все приведет. Она, наконец, дождалась того, о чем мечтала всю свою жизнь — безоговорочной любви мужчины, который и сам был достоин того, чтобы его полюбили. Тот, к кому она прежде питала подобные чувства, отверг ее, решив лишить ее жизни. Эмине Султан разочаровалась в своей любви, которая теперь, оставшаяся в воспоминаниях, была больше похожа на слепое обожание, завязанное на желании сохранить власть и быть лучшей. Любящий мужчина, думала она, несмотря на любой по силе гнев не смог бы убить любимую женщину. А повелитель заточил ее в темницу и отдал приказ об ее казни, пусть она и была виновна. Она могла принять что угодно, даже вечную ссылку в нищете и одиночестве, но не казнь.