Покои Гюльнур Султан.
Он медленно, словно боясь того, что увидит, вошел в затемненные покои, окна которых были занавешены черной тканью, чтобы укрыть от солнечных лучей умирающую. Ужасно исхудавшая Гюльнур Султан покоилась на ложе с синевато-бледным лицом, покрытым испариной, и очень тяжело дышала — со всей очевидностью, ее мучила та же лихорадка, которая уже погубила их сына. Шехзаде Махмуд, так и замерев у порога, смотрел на свою фаворитку опустошенным взглядом и не мог поверить, что покой его семьи нарушила смерть и теперь безжалостно забирала у него тех, кого он любил.
— Махмуд…
Очень слабый голос Гюльнур Султан, заметившей его и, несмотря на свое состояние, улыбнувшейся ему, заставил шехзаде, наконец, сдвинуться с места и подойти к ложу. Лекарша, которая прежде стояла в стороне, сделала шаг вперед и встревоженно на него посмотрела.
— Шехзаде, прошу вас, будьте осторожны! Упаси Аллах, и вас сразит этот недуг.
Не обратив на нее никакого внимания, шехзаде Махмуд сел на кровать и, протянув смуглую руку, нежно сжал холодную, как лед, ладонь своей султанши. Гюльнур Султан упоенно разглядывала его из-под полуопущенных из-за слабости век, и грудь ее часто и тяжело вздымалась и тут же опускалась, будто она задыхалась.
— Господин мой… — прошелестела фаворитка, с трудом удерживая взгляд на его красивом лице, сейчас искаженном в горе. — Простите свою рабыню. Я не смогла… не смогла уберечь сына, а теперь… и второго нашего ребенка уношу с собой в могилу.
Эти слова больно ранили его сердце, и шехзаде поднес ее пальцы к губам и поцеловал их.
— Я не должен был уезжать, не должен был оставлять вас с сыном! — с досадой и гневом процедил он, смотря, как его крепкие смуглые пальцы переплетаются с ее — бледными и ужасно тоненькими. — Это моя вина, что Мехмет покинул нас, а теперь и ты… Аллах мне свидетель, я никогда себе этого не прощу!
— Не надо так, шехзаде, — с печальной нежностью смотря на него, сквозь слезы воскликнула Гюльнур Султан. — Вашей вины нет в том, что мы пали жертвами этой лихорадки… Никто… никто не в силах был помочь нам. Я лишь сожалею, что вы не смогли… увидеть в последний раз нашего сына, когда… его хоронили. Но вы можете заглянуть к нему на могилу в саду. Вскоре и я там окажусь. Рядом с моим сыночком…
Будучи больше не в силах претерпевать терзающие его боль, ужас и скорбь, шехзаде Махмуд почувствовал, как вопреки его желанию глаза наполнили слезы, и одна скупая слеза все же скользнула по его щеке. Мягко высвободив ладонь из его пальцев, Гюльнур Султан медленно — с видимым огромным усилием — подняла руку и невесомо коснулась ледяными пальчиками его щеки, стирая слезу.
Но на большее ее сил не хватило, и рука ее соскользнула обратно на одеяло, а султанша тут же разразилась глухим кашлем, сотрясаясь всем телом. Морщинистая ладонь лекарши настойчиво легла на плечо шехзаде, отталкивая его от больной, и он неохотно поддался ей. Поднявшись, он в смятении отвернулся от сраженной лихорадкой девушки, которая все заходилась в сильнейшем кашле, и отвел лекаршу в сторону, собрав все свое мужество в кулак.
— Сколько ей осталось? — приглушенно спросил он, хотя уже и сам догадывался, каким будет ответ.
— Считанные дни, шехзаде, если даже не часы, — с сожалением объявила лекарша. — Увы, и султаншу, и ребенка, которого она носит, нам не спасти…
Шехзаде Махмуд, у которого внутри все похолодело от подобного вердикта, хмуро обернулся на свою затихшую фаворитку, которая после мучительного приступа кашля в изнеможении откинулась на подушки и с трудом пыталась восстановить неровное дыхание, хрипло вырывающееся из ее груди.
И сердце его воспылало пламенем гнева в отношении такой чудовищной несправедливости, при которой Всевышний забирал у него невинного сына, самого любимого из всех детей, и столь же невинную возлюбленную, которая была для него лучиком света, его нежным другом и могла бы подарить ему еще одного ребенка, которого теперь была вынуждена забрать с собой в могилу. Злоба налилась в нем и подобно яду стала течь по его жилам и отравлять его изнутри, медленно умерщвляя все то светлое, что жило в его душе. Шехзаде не знал, как ему пережить эти неожиданные потери, ставшие первым жестоким ударом в его жизни среди всех тех ударов, которые ему еще только предстояло пережить.
Покои Элиф Султан.
После случившегося в покоях Карахан Султан она все еще не вернула себе самообладания — ее так и трясло при воспоминании о том, как шехзаде громил покои матери в слепой ярости, узнав о смерти сына, и как оттолкнул ту от себя, да так, что султанша упала на пол и сильно ушиблась. Элиф Султан никогда не забудет тот взгляд Карахан Султан, в котором потрясение соседствовало с болью и разочарованием. Ей становилось дурно при мысли о том, что ее собственный сын, ее шехзаде Мустафа, мог бы когда-нибудь точно также оттолкнуть ее, пусть и в приступе гнева.
Но сейчас ее сын сладко спал в своей деревянной колыбели и, по возвращении в покои склонившись над ним, Элиф Султан с нежностью коснулась его крохотной ручки, которую он во сне сжал в еще более крохотный кулачок.
Впервые в ее разуме промелькнула мысль, что лучше бы ее сын вырос больше похожим на нее, чем на своего необузданного отца, которого часто ослеплял гнев и который был опасен в моменты, когда разум оставлял его под натиском необъятной ярости и жестокости.
— Мама?
Из детской вышла Мелек Султан и окликнула мать, которая, распрямившись, с улыбкой шагнула к ней и приняла ее в свои объятия.
— Что такое, милая?
— Мы пойдем к валиде? — так султанша называла свою бабушку, которая сама велела внукам так ее величать, недолюбливая слово «бабушка» в силу своей относительной молодости для такого титула.
— В другой раз, — уклончиво ответила Элиф Султан и, выпустив дочь из объятий, подтолкнула ее к служанке. — Иди, Элизар почитает тебе что-нибудь на террасе.
Элизар-хатун покорно увела маленькую султаншу за руку на террасу, а Элиф Султан, проводив их взглядом до дверей, в задумчивости накрыла ладонью свой живот. Вот уже который день ей нездоровилось — тошнота и слабость давали о себе знать каждое утро — но Элиф Султан не слишком полагалась на беременность, хотя и надеялась на нее всем сердцем. Ведь когда она носила Мелек и Мустафу, ее не тревожили подобные симптомы — она лишь налегала на сладкое и полнела.
Султаншу страшило, что и она могла заразиться этой лихорадкой, блуждающей по дворцу и уже унесшей несколько жизней. Шехзаде Мехмет стал ее первой жертвой. И в гареме рабыня умерла, служанка Нуране-хатун. Теперь умирала Гюльнур в утробе с ребенком. А ведь она, Элиф, заглядывала к ней, когда болел Мехмет, да еще с Мелек! Упаси Аллах, болезнь и их сразит… Испуганная Элиф Султан быстро подошла к дверям и, распахнув их, велела служанкам в коридоре поскорее послать за лекаршей, чтобы та развеяла ее опасения.
Комната Нуране-хатун.
Радмир-ага, решив навестить Нуране по ее возвращении во дворец, застал ее сжавшейся на кровати и горько рыдающей в подушку по своей умершей служанке и верной подруге. Он не пытался ее утешить, а просто с сочувствием посмотрел на фаворитку и велел рабыне принести ей успокаивающий ромашковый отвар.
— Будет тебе так убиваться, — строго воскликнул Радмир-ага, когда служанка принесла кубок с отваром и вышла из комнаты. — Так ты весь дворец затопишь своими слезами. Ну-ка выпей отвар. Тебе полегчает.
— Не полегчает! — вскинув голову с подушки, Нуране яростно сбросила кубок на пол, и ромашковый отвар разлился по ковру небольшой ароматной лужицей. — Не полегчает! — в рыданиях восклицала раздавленная горем Нуране. — Как я теперь без нее?! Анна была со мной с самого начала, как меня в рабство взяли в море! Всегда была рядом, поддерживала, столько пережила вместе со мной. Анна была единственным человеком, которому я могла верить в этом месте, а что теперь?! Я одна! Теперь мне и доброго слова никто не скажет! Не на кого положиться, довериться…