— Султанша, мы очень рады видеть вас здесь.
— Благодарю, Михримах.
Затем обе — и Филиз Султан, и Эсма Султан — с одинаково недружелюбными лицами повернулись к оставшейся сидеть на тахте Хафсе Султан, которая должна была по правилам поклониться Хасеки Султан, но предпочла этого не делать.
— Филиз Султан, рада нашей встрече. Вижу, жизнь в Манисе пошла вам на пользу, — слова Хафсы Султан полнились ехидством — все заметили, как исхудала Филиз Султан, сделавшись еще более трагичной по облику женщиной, чем прежде. — Мы только вас и ждали. Присоединяйтесь к нам. Идрис, пусть начинают церемонию.
Султанши, разместившись за столиками, некоторое время ждали появления невесты, и когда Нилюфер Султан в сопровождении служанок и Айнель-хатун вошла в покои, все взгляды тут же устремились к ней. На султанше удивительно хорошо сидело изящное платье из красного шелка со шлейфом, которое подчеркивало ее стройность и стать, прежде скрытые за мужскими одеждами и простоватыми нарядами свободного кроя. Темные волосы густо ниспадали по спине, и их венчала золотая диадема с рубинами, которая удерживала алую вуаль, покрывающую голову и лицо султанши. Трудно было понять, какое на нем властвовало выражение — нечто неопределенное между сдержанностью и надменным равнодушием.
Пока рабыни со свечами водили хоровод вокруг восседающей посередине покоев невесты под трогательные переливы печальной музыки, Хафса Султан наблюдала за действом с нескрываемым мрачным торжеством, считая эту свадьбу своей очередной победой и началом пути обретения еще большего могущества. Михримах Султан все с той же жалостью смотрела на сестру, которая вела себя, как она и ожидала: сидела с каменным лицом, не проронив ни слезинки, словно это и не ее против воли отдавали в руки совершенно чужого ей взрослого мужчины, имеющего репутацию опасного, безжалостного и жестокого человека.
Эсма Султан же тайком злорадствовала — эта Нилюфер, как и она, не получила Серхата и познала то же, что познала она в день своей свадьбы, только вот мужья им достались разные. К счастью, Давуд-паша был образцом человека порядочного и понимающего, а вот Коркут-паша… При мысли о том, какова будет их совместная жизнь с Нилюфер, на лице султанши скользнул намек на ухмылку. Она так ревновала Серхата к ней, так злилась на то, как пренебрежительно обращалась с нею Нилюфер, что ее страдания доставляли ей радость. Что же, за свои грубость и презрение она вскоре дорого поплатится…
Рабыня нанесла на раскрытую ладонь невесты хну и, перевязав ее, отступила. Музыка прервалась, ознаменовав окончание церемонии, и Нилюфер Султан поднялась с сидения, направившись к султаншам за столиками, чтобы выслушать их лживые поздравления.
— Да будет этот брак счастливым, Нилюфер, — с улыбкой превосходства воскликнула Хафса Султан.
Та наградила ее угрюмым взглядом и вдруг тоже улыбнулась, словно знала, что торжество этой женщины над ее трагедией не продлится долго. Она-то знала, что так и будет, а вот Хафса Султан насторожилась, встретив ответную улыбку, полную какого-то обещания. Уж не задумала ли она чего-нибудь?
— Мы все желаем тебе счастья, Нилюфер, — добавила Филиз Султан.
— Благодарю вас, — сухо отозвалась она.
В этот момент, не дав Михримах Султан поздравить сестру, в покои по обыкновению вошел султан Баязид, который всегда приходил на церемонию и дарил своим родственницам на свадьбу украшения, сделанные собственными руками. Когда-то Михримах Султан получила от него в подарок изящное кольцо с лунным камнем, которое носила по сей день, нежно его любя, а Эсма Султан бережно хранила переданное ей отцом ожерелье Дэфне Султан из бирюзы, которое для той сделал еще покойный султан Орхан в знак своей любви.
Повелитель был близок лишь с одной своей сестрой — Фатьмой Султан, но та перебралась в Эдирне, и они были разлучены. Покойная Зеррин Султан никогда не пользовалась его расположением, так как их матери враждовали, а Нилюфер Султан он знал недостаточно хорошо в силу того, что она только недавно перебралась в Топкапы из Старого дворца и не стремилась заполнить пустоту меж ними. Но сейчас он улыбнулся ей своей теплой улыбкой, показывая, что она все равно ему дорога, как сестра, как часть его семьи.
— Нилюфер, — подойдя, он осторожно убрал вуаль с ее лица, откинув ее назад, и ласково коснулся ее щеки. Девушка смотрела на него спокойно, но в глубине ее темных глаз что-то тлело — спрятанное, затаенное и недоброе. Повелитель решил, что она злится, ведь он не посчитался с ее мнением, выдал замуж, не спросив, хочет ли она этого. — Моя сестра, ты знаешь, я был рад принять тебя в своем дворце, который, надеюсь, за это короткое время успел стать тебе домом. Ты здесь родилась, так что Топкапы, по сути, изначально твой дом. Но теперь тебе придется покинуть его и нас, свою семью, чтобы разделить новый дом и свою жизнь с мужем. Пусть этот брак принесет тебе счастье, а Коркут-паша станет тебе надежной опорой.
Наклонившись, он поцеловал ее в лоб и, обернувшись на Идриса-агу, жестом велел ему поднести красную бархатную подушку, на которой покоилось крупное серебряное кольцо с большим медово-желтым камнем в форме слезы, окаймленным крохотными бриллиантами.
— Известно, ты любишь желтый цвет, и для тебя я выбрал этот редкий камень под названием цитрин, который именуется так из-за своего желтого цвета.
Нилюфер Султан не питала особой любви к украшениям, да и на одном ее пальце уже покоился драгоценный перстень с сапфиром, доставшийся ей от матери. Но отчего-то, смотря на кольцо, подаренное ей братом-повелителем, она почувствовала нечто странное — будто этот камень излучал тепло из своих медовых глубин, будто он был создан только для того, чтобы покоиться на ее руке и согревать ее в минуты печали, наполняя ее своим золотистым светом.
Султан Баязид заметил, что она не отрывает взгляда от кольца, и рассмеялся приглушенно, оглядевшись среди женщин, что наблюдали за ними.
— Вижу, я не ошибся, — заключил он и, взяв кольцо с подушки, надел его на свободную руку сестры.
Нилюфер Султан в порыве благодарности искренне ему улыбнулась, на секунду позабыв о своих горестях.
— Благодарю вас, повелитель. У вас и вправду получаются прекрасные украшения.
Он, польщенный, довольно улыбнулся и, поглядев напоследок лишь на свою дочь, которая тут же улыбнулась ему, покинул покои. А Филиз Султан с сожалением и горечью посмотрела мужу вслед. Было глупо надеяться, что перед уходом он посмотрит на нее, а не на дочь, которую любил больше всех своих детей. Султанша отдернула себя, почувствовав стыд за то, что ревновала мужа к собственной дочери.
— Ну что же, пора начинать трапезу, — громко произнесла Хафса Султан, и все поспешили разместиться за столиками под заигравшую после ее кивка музыку.
Топкапы. Покои Бельгин-хатун.
Закутавшись в шерстяную шаль, так как вечера становились все холоднее с приближением осени, Бельгин стояла на террасе и чуть печально смотрела на находящуюся немного выше просторную террасу султана, где стоял он, такой родной и сейчас такой далекий, вместе с каким-то высоченным мужчиной с черными волосами и волевым лицом, с мужчиной пониже с русыми волосами, который стоял к ней спиной, с Искандером-пашой, его великим визирем, и с шехзаде Мурадом, совсем ещё юным по сравнению с ними, который был явно доволен, что ему позволили участвовать в беседе взрослых мужчин.
Когда она спросила у Айнель-хатун, позволено ли ей присутствовать на ночи хны Нилюфер Султан, та ответила, что она пока не входит в семью султана и ее там вряд ли ждут, да и в ее состоянии не стоит надолго покидать покои — вдруг ей сделается дурно прямо посреди церемонии? Она не вправе испортить праздник султанши. Из-за того, что ей пришлось остаться у себя и лишь прислушиваться к переливам музыки и разговорам, доносящимся с террасы султана, Бельгин загрустила. В течение этой недели он заглядывал к ней, но ненадолго, а на ночь не оставался, и фаворитка боялась, что, возможно, в эти ночи он может позвать к себе какую-нибудь наложницу или, что еще хуже, эту Нефизе.
Так как из покоев Бельгин не выходила, она не знала, что происходит в гареме, и узнавала новости только от Айнель-хатун. Та, конечно, скрыла от нее, боясь, что из-за переживаний ее состояние ухудшится снова, что недавно Хафса Султан отправила к повелителю Нефизе, которую он принял и тогда, и после еще две ночи, в которые уже сам распорядился привести к нему фаворитку. Нефизе вся расцвела, став еще краше, и теперь была просто невыносимо горделивой и самодовольной, разумеется, скрывая ото всех тот факт, что ее заставляют пить отвар, не позволяющий ей зачать ребенка.