— Повелитель, знаю, я не смею просить об этом, но позвольте мне объяснить…
— Объяснить?! — грозный голос падишаха отозвался эхом в ночи. — И что же ты намерен мне объяснить, Искандер? Что ты взял в любовницы мать моих детей, султаншу?
— Все не так, клянусь! — решительно возразил Искандер-паша. — Кто-то, видно, пожелал очернить и меня, и султаншу в ваших глазах. Я… я действительно помог Эмине Султан бежать из Топкапы от казни и укрыл ее в этом доме, но между нами не было любовной связи. Это все ложь!
— И то, что вы каждый вечер посещали султаншу в этом доме, тоже ложь? — выступив из-за спины повелителя, надменно воскликнула Хафса Султан. — За вами наблюдали, паша. Есть много свидетелей вашего преступления. Зачем бы вы еще наведывались поздними вечерами к султанше? Да еще так часто, словно не могли и дня прожить без нее.
— Довольно, — резко оборвал ее султан Баязид, который не мог все это слушать. Внутри него все ревело от ярости и боли — это предательство настолько сильно ранило его, что, казалось, он больше никогда не оправится, никому больше не сможет верить. Самые близкие люди предали его, снова предали! — Я верил, что хотя бы ты, Искандер — человек, которому я всегда могу полностью доверять, который всегда будет моей опорой во всех делах, во всех начинаниях, — с ядовитым презрением процедил он. — Я полагал, что обрел в тебе верного друга, но и здесь я ошибся. Ты не больше, чем очередной предатель, который столько времени смотрел мне в глаза и лгал! Который оскорбил меня и мою семью, растоптал мою честь.
Понимая справедливость этих обвинений, Искандер-паша больше не стал оправдываться и пытаться спасти себя. Что же, здраво рассудил он, за свою слабость ему придется поплатиться собственной жизнью, и паша понял, что готов к этому. В нем, конечно, трепетал естественный страх перед гибелью, но не было никаких сожалений. Если бы ему довелось заново пережить все это, он бы все равно выкрал ее и поселил в этом доме, чтобы иметь возможность быть рядом и ловить на себе ее нежные взгляды и чувствовать касания ее рук. Но, увы, расплата за его недолгое счастье пришла слишком скоро.
И тут он вспомнил о своей жене, которая, верно, будет сломлена его смертью, а ведь она ждала его ребенка. Сердце Искандера-паши затопила жалость. С Михримах Султан он поступил даже хуже, чем с повелителем — предал ее любовь, ее доверие, а теперь станет и источником ее страданий, когда ей принесут его бездыханное тело. Он лишь надеялся, что тот ребенок, которого она родит, станет ее утешением. Эта добрая и любящая девушка не заслуживала того, к чему он собственными руками ее подвел — к судьбе несчастной вдовы, оставшейся одной на руках с ребенком, которая, как выяснится, была замужем за подлым предателем.
— Очевидно, вы меня не помилуете, — преодолев свой страх, сдержанно проговорил Искандер-паша, смотря прямо в глаза султана и видя на их дне свою гибель. — Раз так, моей последней волей будет просьба… позаботиться о моей семье. Не лишайте Михримах Султан своей доброты из-за моих ошибок, повелитель. Это единственное, о чем я смею просить вас.
Падишах, брезгливо глянув на него, не ответил и обернулся на своего слугу Ферхата-агу. Он, поняв его молчаливый приказ, шагнул с охранниками к Искандеру-паше, и те по его кивку тотчас схватили визиря, заломив ему руки за спину и поставив на колени прямо здесь, возле крыльца дома, где он был так счастлив. Паша на миг растерялся, потому как он полагал, что его до утра посадят в темницу, а утром на глазах у всей столицы казнят, как предателя, но, похоже, смерть придет за ним здесь и сейчас, в какой-то темной грязной подворотне. Словно он безродный жалкий пес, даже не удостоившийся приличествующей его положению казни. Ему отрубят голову, даже не задушат, как положено по традиции.
Хафса Султан так и стояла за спиной падишаха — одну сторону ее лица освещал лунный свет, а вторая пребывала во тьме, и от этого женщина казалась еще более зловещей. На миг их взгляды с Искандером-пашой встретились, и ее губы тронула коварная улыбка, но она быстро ее спрятала, чтобы не выдать своего торжества.
Ферхат-ага с металлическим шелестом обнажил свой меч и вопросительно повернулся к султану. Сглотнув, стоящий на коленях Искандер-паша перевел взгляд на своего повелителя, который, заложив руки за спину, пронизывающе смотрел на него. А затем он, не разрывая зрительного контакта, кивнул. Искандер-паша ощутил всплеск настоящего ужаса, когда Ферхат-ага занес над ним меч, а потом его шею на миг обожгла невыносимая боль, и для него все оборвалось.
Даже не сочтя нужным отвернуться, Хафса Султан с мрачным удовлетворением смотрела на то, как отсеченная мечом голова Искандера-паши упала к ногам повелителя, а затем и тело его, расплескивая на землю кровь, обмякло в руках охранников.
— Что прикажете делать с телом, повелитель? — совершенно спокойно, словно сечь головы было для него обычным делом, осведомился Ферхат-ага.
Султан Баязид долго молчал, неотрывно смотря на отрубленную окровавленную голову человека, которого столько лет считал своим ближайшим другом, и, казалось, пытался смириться с тем, что произошло. Все ждали, когда он придет в себя, и в этом ожидании воцарилось тягостное молчание.
— Похороните где-нибудь в лесу, чтобы никто не мог найти его могилу и оплакать его, — наконец, процедил повелитель. — Пусть даже его душа не найдет покоя после того, что он сотворил!
Он все еще в отрешенном состоянии взобрался в седло и, повернув коня, поскакал прочь, не став никого дожидаться. Повелитель не помнил, как добрался до дворца, как оказался в его стенах, куда он шел, и очнулся лишь, когда оказался перед дверьми покоев предательницы-жены. Даже теперь, когда она в очередной раз предала его, в конец унизила, он все равно пришел сюда.
Подъезжая к тому дому, он мельком увидел ее, ускакавшую вместе с каким-то мужчиной и двумя охранниками прочь от него и его гнева. Ее волосы полыхнули золотом в свете луны, выдав ее с головой. И это воспоминание, когда его любимая жена, едва показавшись, стремительно скрылась от него, почему-то то и дело вставало перед его внутренним взором, мучая и терзая.
В омерзении к самому себе за то, что по-прежнему думал о ней и страдал от этого, султан Баязид рукой толкнул двери и вошел. Снова сердце его екнуло, когда он вместо пустых покоев обнаружил, что у окна спиной к нему стоит она, его Эмине Султан. Длинные золотые локоны струились по ее спине и изящным плечам, но вот она обернулась, и душа его, воспарившая было против воли, тут же почернела от горечи досады — это и не могла быть она.
Всего лишь ее сестра-служанка. Кажется, Элмаз-хатун? Она удивилась и поклонилась ему, а повелитель, как в дурмане, неотрывно смотрел на нее и отмечал ее сходства с сестрой. Черты лица были похожи, только у этой Элмаз-хатун они были мягче, и она не казалась такой уж красавицей, хотя была определенно мила и приятна. Глаза ее были не зелеными, а голубыми, но обладали такой же красивой миндалевидной формой, и сейчас испуганно на него таращились.
Женщина была также высока и статна, только уже плечами и немного худощавей. Султан смотрел на нее, и в нем неистово бурлили все те чувства, которые он испытывал к бежавшей жене — необузданный гнев, боль, ревность, обида и по-прежнему неостывшая страсть.
— Повелитель, простите, я… иногда прихожу сюда, — лепетала женщина, явно застигнутая врасплох. — С вашего позволения.
Элмаз неловко поклонилась и засеменила было к дверям, но когда она проходила мимо падишаха, он вдруг больно схватил ее за руку и заставил остановиться. Она в страхе посмотрела ему в глаза и невольно отпрянула, увидев его пугающий темный взгляд, который смотрел словно сквозь нее, видя не ее саму, а, вероятно, ее сестру. Выглядел при этом мужчина совершенно невменяемо, и это по-настоящему бросало в дрожь. Сейчас он вряд ли сознавал, что делает.
Элмаз осторожно попыталась высвободиться из болезненной хватки его пальцев, чувствуя, как сердце трепещет в ее груди в предчувствии опасности, но это только еще больше распалило повелителя. Он явно был не в себе. Будто ослепленный яростью, султан за руку поволок сопротивляющуюся Элмаз к ложу и заставил ее в ужасе закричать, когда с силой толкнул ее лицом на подушки, после чего она в ужасе почувствовала, как под его руками с треском рвется ее платье.