Хюррем Султан удивила ее, не только не растерявшись, но и чуть усмехнувшись. Она с торжествующим видом повернулась к напряженному повелителю.
— Государь, есть еще один человек, помимо Ахмеда-паши и Ферхата-паши, готовый подтвердить правдивость моих обвинений. Если позволите, его пригласят в покои, чтобы мы все могли его выслушать.
Согласившись, султан Баязид вызвал Ферхата-агу и велел ему пригласить в покои того, кого Хюррем Султан взяла себе в свидетели. Улучив момент, Хафса Султан из-под ресниц осторожно на него посмотрела, проверяя, насколько он поверил Хюррем Султан, но падишах выглядел непроницаемо — напряжен и хмур, но ничего не выдавало его мыслей.
Она была в недоумении относительно того, кого еще Хюррем Султан привлекла на свою сторону, и скептично обернулась на распахнувшиеся двери. Однако брови ее против воли взметнулись вверх, а сердце пропустило удар, когда она увидела почерневшую от горя бледную племянницу, такую маленькую и хрупкую в черном траурном платье. Ее воспаленные серые глаза, которые, видимо, успели пролить немало слез, обратились к ней, полные боли и отрешенности.
— Михримах?.. — удивился султан Баязид и, даже поднявшись с трона, шагнул навстречу сестре, которую собственным же приказом сделал несчастной вдовой, носящей под сердцем ребенка, что никогда не узнает своего отца.
Опустив покрытую черным кружевным платком голову, Михримах Султан поклонилась. Она обменялась коротким взглядом с другой вдовой Хюррем Султан, которая смотрела на нее с жарким пламенем в темных глазах, призывающих к мести, о которой она вчера яростно твердила ей при встрече. И кровоточащее от ран сердце Михримах Султан, которое прежде разрывалось между мужем и единственным родным человеком в лице Хафсы Султан, уже не сомневалось, на чьей оно стороне.
— Я здесь, чтобы подтвердить обвинения Хюррем Султан, повелитель, — тихим, как всегда, но неожиданно решительным голосом произнесла она, подняв голову и смело посмотрев брату в глаза.
А Хафса Султан понимала, что ей, своей невинной и абсолютно заслуживающей доверия сестре, которая всегда была рядом с ней и для всех была ее ближайшим другом, повелитель будет склонен поверить. Учитывая обвинения уже четырех людей, он мог им поверить! Султанша с трудом заставила себя по-прежнему держать лицо, хотя внутри у нее все похолодело от сковавшего ее ужаса перед грядущим.
Она-то думала, что одержала верх над всеми врагами и так наивно торжествовала, но, оказалось, незаметно для самой себя обрела нового врага в том человеке, которого считала своей семьей, своим другом. Теперь родная племянница, которую она прочила в свои наследницы, в которой видела помощницу во всех делах, пошла против нее. И она от нее отвернулась, стояла и совершенно наглым образом утверждала то, о чем и знать не могла.
Понимая по потемневшему от гнева и боли взгляду падишаха, что это конец, настигнувший ее столь неожиданно, Хафса Султан медленно повернулась к стоящей сбоку от нее Хюррем Султан и поймала на себе ее кипящий злобой взгляд победительницы. Когда же, выслушав Михримах Султан, повелитель велел им оставить их, Хафса Султан в отчаянии решилась на мольбы и ложь. Она, зашуршав пышным платьем, подошла к угрюмо наблюдающему за ней падишаху и постаралась вызвать слезы, вспомнив о самых печальных событиях своей жизни, которых, благо, было предостаточно.
— Государь, неужели вы поверите им? Все эти люди, что обвинили меня, ослеплены горем и жаждой мести и отчего-то решили, что это я виновата в их бедах! Вы же знаете, сколь я верна вам и нашей династии. Я столько раз открывала вам глаза на предательства вокруг вас, оберегала вашу власть, ваше благополучие. Способна ли я сама предать вас, когда все, что я имею, дали мне именно вы?
— Я уже не знаю кому и чему верить, Хафса, — с огромным разочарованием в голосе устало сказал повелитель. — Я мог бы счесть, что Хюррем Султан лжет, но я никогда не смогу в подобном обвинить свою сестру Михримах. Всем известно, как она чиста душой. Да и вы были так близки… Она могла знать о том, какие дела ты вела за моей спиной, но молчала, так как боялась тебя. Или же не хотела выдавать тебя в силу своей доброты и любви к тебе, как к единственной родственнице из семьи отца. В силу этого она не стала бы лгать, даже если и считает тебя повинной в смерти мужа. Мне очевидно, что эти обвинения справедливы, а ты, Хафса, стала очередным предателем, которому я доверил свои мысли. Которого я считал верным другом и своей опорой. Похоже, я больше никому не могу верить…
— Государь, прошу, не отворачивайтесь от меня из-за этой лжи! — горячо вознегодовала Хафса Султан, но была прервана его властно вскинутой ладонью.
— Довольно! — грозно процедил султан Баязид, заставив ее вздрогнуть. — Ты принадлежишь династии и все же многое сделала для моей семьи. В силу этого мое наказание будет даже мягким. Ты снимешь с себя все полномочия, оставишь столицу и до конца своих дней отправишься в ссылку настолько далеко, чтобы не иметь возможности как-либо влиять на дела государства. Все твои сбережения перейдут в казну, но я все же выделю тебе необходимые для жизни средства. На этом все.
— Повелитель! — в отчаянии подалась к нему побледневшая султанша, но замерла, наткнувшись на презрительный холодный взгляд, как на глухую стену. Титаническими усилиями подавив в себе возмущение, отчаяние и страх, Хафса Султан сглотнула и, решив все же сохранить достоинство, с трудом поклонилась. — Как вам будет угодно. Если позволите… — сквозь сжатые зубы выдавила она и гордо направилась к дверям, словно и не была повержена так легко и просто, всего лишь в один миг.
Конечно же Хюррем Султан поджидала ее в коридоре, стоя с самодовольной злорадной улыбкой на лице, а подле нее, подняв на нее взгляд точно таких же, как у нее самой, серых глаз, стояла Михримах Султан. Выйдя из покоев султана, Хафса Султан мельком глянула на них.
— Ну что, можно с тобой проститься? — ядовито воскликнула Хюррем Султан, всласть издеваясь. — Не забудь оставить свои драгоценные короны для кого-нибудь другого, что вскоре займет твое место.
Даже не снизойдя до ответа, Хафса Султан высокомерно прошла мимо нее, но замедлила шаг возле племянницы. Посмотрев на нее с огромной горечью и досадой, как на подлую предательницу, что Михримах Султан с неожиданным достоинством выдержала, она степенно ушла, шелестя подолом роскошного платья, которое ей, как и все ее богатства и всю власть, с таким трудом вырванную у судьбы, придется оставить.
Спустя некоторое время…
Топкапы. Гарем.
Идрис-ага все никак не мог поверить, что его всемогущая госпожа, которая с такой ловкостью управляла чужими судьбами, вдруг отправлялась в ссылку. Он весь день семенил вокруг нее, как преданный пес, который чувствовал, что его хозяйка вот-вот его покинет, оставит одного, и пытался понять, как такое могло произойти. Но Хафса Султан почти не разговаривала, только с ледяным спокойствием, которого евнух не понимал, наблюдала за тем, как слуги складывают в пару сундуков самые необходимые вещи, которые ей было позволено взять с собой в дальнюю безвозвратную ссылку.
Гарем жужжал как улей, узнав о падении своей управляющей, которая, казалось, так прочно пустила здесь корни, а теперь вдруг попала в немилость повелителя и была неожиданно сослана. Но Хафса Султан будто этого не замечала: не перешептывания, ни насмешек, ни недоумения. С болью Идрис-ага смотрел, как она перед зеркалом с какой-то символичностью снимает с головы высокую и тяжелую диадему, украшенную сапфирами, и, чуть помедлив, передает ее служанке, чтобы та отнесла ее в сокровищницу, как и все прочие ее роскошные драгоценности и прекрасные наряды.
Даже ее золото, все состояние ее небезызвестной бабушки Михримах Султан и матери Хюмашах Султан, которое султанша так берегла и годами приумножала, было конфисковано в казну, а ее благотворительный фонд, на создание и управление которым Хафса Султан положила столько сил, был передан в руки совета попечительниц. У нее забрали абсолютно все, чем она владела даже до того, как встала во главе гарема. Лишили всего, даже свободы, отправив в ссылку без возможности возврата, где она будет вынуждена влачить жалкое существование до конца своих дней.