А это как раз понятно. За два года до катастрофы он успел убедить многих, но не всех. Это открыло Ти глаза на ещё два людских свойства — количество и упрямство. Одних много, но они довольны. Других мало, но их упёртость может стоить десятка довольных…
— Капитан Тирелл…
— Я уже близко.
— Нет, я не об этом, — пауза в словах Цу. — Мне жаль… ну, сестра Палмер, она…
Он знает. Он видел. Невозможно спасти всех, но почему самые лучшие умирают?
Почему Нора — добрая, умная, смелая, самоотверженная сестра — разорвана надвое и мертва, а капитан Брукс и ему подобные уже приближаются к приморским домам?
Ти немного ускорился, завидя наконец на одном из балконов знакомого бодигарда. Чем быстрее летишь, тем скорее забываешь увиденные ужасы — это он тоже хорошо усвоил… Нора навсегда останется на пустом балконе вместе со своими пациентами, бывший там же Салли успешно эвакуируется. Ти одинаково любил обоих, и только это оттягивало шок от самой жуткой человеческой смерти, которую он когда-либо видел.
— Они были здесь, — кинулся к нему Цу. Херувим остался в воздухе. Окно как окно, почему именно тут? — Я не знаю, где искать… то есть… ребёнка я отвёл, но Кон…
— Я посмотрю.
— Внутри нет.
Ти доверял ему, в основном потому что люди не умели врать вообще. Сколько бы технологии ни шагали вперёд, ничто не избавит тебя от дрожащего голоса или бегающих глаз, а Цу всегда был предельно честен.
— Иди к остальным, я найду его и вернусь, — велел Ти. Его поймали за руку. — Да?..
— Невозможно спасти всех, — Цу явно не хотелось этого говорить, но он должен был. Сегодня все это говорили. — Я очень хочу, чтобы вы нашли Кона, но если все уедут…
— Тогда я полечу следом за вами, — Ти, как мог мягко, оторвал его руку от своей. — Но один не вернусь.
— Но…
— Уходи.
Немного нахмуриться, убрать руку, не улыбаться… он всё правильно сделал? Ти не нравилось командовать таким образом, но иногда даже самые хорошие люди нуждаются в строгости. Ничего не поделаешь: Цу должен уйти. И он ушёл, а Ти остался, и больше живых существ в этом районе не было.
Почти не было, не считая бессмертного по человеческим меркам херувима и самой земли.
Куда мог деться Кон? С этого балкона — разве что вниз. Через пару башен блеснули отвратительные клешни, которые Ти запомнил на всю оставшуюся жизнь. Стараясь не смотреть туда, он спустился ещё на пару метров и небыстро полетел над развороченной землёй, высматривая хоть что-то ярко-рыжее. Его волосы всегда нравились Ти, но сейчас они просто выручали. Выручили бы, если бы херувим мог их увидеть.
Люди должны умереть,
Люди должны умереть…
Что-то завывало и пело, очень похоже на человеческий язык. Значит, ЭТО уже знает, как разговаривают их жертвы. Ти вспомнил, как он сам усваивал чуждую речь, но улыбки это не вызвало.
Кто причиняет смерть,
Тот и вкушает смерть…
Твой завершается век,
Смертный живой человек.
Некому больше смотреть:
Люди должны умереть…
И без того страшные слова в окружающей обстановке звучали просто жутко. Со всех сторон сыпались осколки стекла. Дым, гарь и пыль, где-то далеко — огромный пожар. Надо найти Кона раньше, чем всё это взорвётся. По земле что-то ползло… Земля ползла…
Люди должны умереть…
Что-то ярко-рыжее в дыму. Кон!
Твой завершается век…
Это не он… Какая-то вещь.
Ти едва не промчался мимо, он не учёл, что ориентир в виде рыжих волос тоже может покрыться пылью и потускнеть. Стремительная пикировка вниз, крылья в беспорядке — хлещут по щекам, не должно такого быть. Как он не упал? Сила воли, сказали бы люди.
— Кон!
Он лежал на осыпающемся балконе, свернувшись, и, кажется, не слышал. Среди смертных Ти не учили, как правильно исцелять людей, то есть, у Кона была аптечка, но здесь и сейчас у них нет аптечки Кона. Зато учили наверху… Опустившись рядом на колени, он осторожно приподнял друга. Живот и плечо в крови, левый бок как будто… нет, показалось, иначе бы он уже не дышал… Всё равно впечатление было такое, словно половины тела не хватает. Ноги целы, но идти не сможет. Волосы и впрямь обрезал…
— Если ты меня слышишь, мы скоро выберемся отсюда.
Ти для разминки помахал верхними крыльями: донесут. Хотя нет, на двоих нужно напрячь и нижние.
— Помнишь, я обещал тебя покатать? — вот же, придёт такое в голову. — Пришло время…
Дышит, но слабо, глаза закрыты, лицо в ссадинах и синяках. Ти отвёл со лба взмокшую потускневшую прядку. Люди странные, но простые до невозможности. Скрывать боль они тоже не умеют, не то что херувимы.
Вот и пригодилось учение верховного ангела. Тогда Ти не понимал, зачем им это нужно — но тогда Ти не знал, куда попадёт через пару лун после того, как его научили исцелять живое. Они тренировались на птицах и на цветах, но не более того. Склонившись над человеком, которого он должен был спасти, херувим закрыл глаза. Нужно коснуться тем, чем ты лечишь, того, что ещё живо… Приложил ладонь к сердцу. Кровь — липкая и горячая, и хорошо, что не холодная, было бы уже поздно.
Так это и работает. В какой-то момент Ти пожалел о том, что два с лишним года назад научился определять боль. Потому что ему опять было больно, и это сильно мешало делу. Повреждения, нанесённые Кону Зверем земли, отражались на нём самом. Значит, ребро, ещё ребро, плечо — хоть какое-то утешение, крылья болеть не будут, ведь у Кона крыльев нет. Ти на какое-то время погрузился в темноту, потом встал с кружащейся головой: рана в районе живота казалась самой опасной. Но не теперь. Теперь у Кона — только механические повреждения, а вся боль сосредоточилась в нём.
— Океан спасёт нас, — прошептал херувим, зная, что его не слышат. Кон не был лёгким, но теперь хотя бы не так страшно его задеть. Боль нашла себе новый дом. Оттолкнуться от перил, держать крепко, не кричать… Земля опять шевелится, возвращается сюда. Надо спешить. — Не умирай до воды.
И после тоже, но сил договаривать не осталось.
Ти летел к горизонту и вспоминал, как когда-то давно, казалось бы, вечность назад он обрёл человеческое тело и очнулся на дороге. Тогда Кон вытащил его, а теперь он вытаскивает Кона.
Люди должны умереть… Люди должны умереть…
Теперь он слышал не только это. В голове гремели другие слова, казалось бы, давным-давно забытые и канувшие в белое ничто:
«Грех твой — Равнодушие, Пренебрежение к Близким твоим. Наказание твоё — Падение твоё. Пусть будут Прокляты твои четыре крыла, пока ты не поймёшь…»
Ти никогда не пугали проклятия, тем более, крылья не голова. Он не знал даже, что значит это низвержение: он что, должен отработать? За то, что равнодушен? Ти уже не помнил, как это было, почти не помнил.
Проходя мимо умирающего один раз, мы не рассчитываем на второй раз.
Проходя мимо умирающего второй раз, мы умираем сами.
«Так что, теперь я не прошёл мимо?»
Ти не знал. Они бросили сотни и тысячи здесь, чтобы спасти единицы, но невозможно спасти всех. Знает ли об этом Тот, Кто сверг его?
Херувим никогда не вспоминал тот день, потому что прошлое не меняется, а будущее не ждёт, и всё-таки теперь он подумал об искуплении. Ти не собирался никого спасать, но сделал это. И сделает ещё раз, и ещё, и ещё…
Впереди показалась вода и корабли. Скоро они уплывут отсюда, и все кошмары закончатся раз и навсегда.