- Да погоди ты, - вступила баба Катя, человек только приехал, устал с дороги, сейчас вот поужинаем.
- Да ладно, - сказал вдруг Павел, - вот до ужина и поиграем. Ему дико не хотелось выпускать из виду эту грудь... и эти ноги. В школе он часто, поднимаясь по лестнице, поглядывал вверх, стараясь увидеть под юбкой больше, чем она обычно открывала. Замечая это, девчонки одаривали его презрительным взглядом, и отходили подальше от перил. Была еще физкультура, правда.
- Ну хорошо, - покладисто отозвалась баба Катя, - я быстро. Играл Павел на уровне, несмотря на то, что удары он часто пропускал, так смотрел не на волан, а на Таню, и старался посылать свои удары повыше, чтобы жадно смотреть на нее, пока она красиво подпрыгивает, запрокинув голову, нижний край шорт задирается еще повыше, а ткань на груди натягивается. К ужину Таня переодеваться не стала, поэтому за картошкой Павел все еще мог наблюдать ее грудь, правда, уже замаскированную складками футболки. Затем баба Катя подробно расспрашивала Павла о его родителях, Таня сначала слушала, потом ей стало скучно, и она ушла. Уже начинало темнеть, когда баба Катя, спохватившись, стала показывать Павлу где что, отвела его в его комнату, где уже была постелена постель на высокой железной кровати, вывела за дом, указав на туалет, бывший, как Павел и предполагал, одиноко стоящим деревянным сооружением. Настолько одиноко, что подглядывать там за сестрой, если бы такая мысль пришла Павлу в голову, было невозможно.
***
Зато Павел углядел освещенное окно, в котором за короткой занавеской промелькнуло движение. Танино окно. Интересно, когда она ложится спать? Бабка пожелала спокойной ночи и отправилась к себе. Павел осмотрел всю комнату, удовлетворенно убедился, что дверь снабжена крючком, что окно, завешенное такой же занавеской, как и во всем доме, открывается и закрывается легко, вывалил из чемодана то, что считал самым необходимым, подумал... и осторожно вылез в окно наружу. Было темно, стрекотали кузнечики и пахло дровами. Небо на севере было светлым и останется таким всю ночь, но Танина комната была с темной, южной стороны, рядом с комнатой Павла. Свет там еще горел, стало быть Таня не спала. Приоткрытое окно было расположено слишком высоко, но Павел дотянулся до него, встав (совершенно беззвучно!) на одно из расставленных вдоль стены для просушки поленьев. В занавеске, однако, не было никаких щелей, и Павлу пришлось встать одной ногой на торчащую из стены скобу, предварительно, тщательно попробовав ее на прочность. Теперь ему открывался хороший обзор комнаты. Вопреки его сомнениям, Танина кровать стояла у стены возле окна, и Павел мог ее видеть всю, вместе с лежащей на ней, головой к двери (и ногами, следовательно, к Павлу) Таней. Она, накрывшись до пояса толи тонким одеялом, толи толстой простыней, читала книгу. На плечах ее было видно нечто вроде лямок ночной рубашки. Уже переоделась, - подумал Павел с сожалением. Он надеялся посмотреть, как она будет это делать. Интересно, а трусы она оставляет? Ночная рубашка давала не больше обзора, чем футболка, но и лицо Тани показалось Павлу достойным того, чтобы постоять немножко на одной ноге и посмотреть на него без стеснения. Откровенно говоря, Павел еще не встречал такой красивой девчонки. Таня пролистывала книгу довольно быстро, потом вдруг остановилась, вчитываясь, глаза ее налились вниманием, она пожевывала губу, и вдруг отложила книгу, откинулась, и накрылась одеялом по плечи.
Задумалась, - решил Павел. Однако напряженно вытянутое тело не свидетельствовало о задумчивости. Танина голова беспокойно поворачивалась из стороны в сторону, волосы разметались по подушке, по всему телу временами пробегал трепет... Павел вдруг обнаружил, что рука под одеялом, отчетливо вырисовываясь, тянется от гладкого плеча прямо Тане между ног, прямо туда, и прямо там нервно и непрерывно шевелится... Эта картина живо напомнила Павлу то самое, чем он занимался всякий раз, когда в голову ему долго лезли девчачьи прелести, и за что его в детстве наказывали, пока он не уяснил, что есть только два места, где он может это делать - в постели, когда все заснули, и в ванной, в процессе мытья. То есть, в туалете он тоже мог оставаться наедине, но если он задерживался там слишком долго, то следовал взволнованный вопрос мамы, не запор ли у него? Павел, однако, был в недоумении, ведь у девчонок, как известно, отсутствует то самое, самое главное, в приложении к чему все это и происходит. Сомнения его были тут же рассеяны окончательно. Таня одним движением сбросила мешавшее ей одеяло, и Павел увидел... Рубашечка была задрана до пупа, одной рукой Таня вцепилась в простыню, другая... быстрыми и плавными движениями она мяла и теребила свою... письку- несолидно, пизда - неприлично. Павел услышал когда-то от кого-то приезжего слово пипка, и оно ему понравилось. Было в нем и созвучие, и озорство, в общем, Танины пальцы старательно терли ее, то самое место, которого Павел еще никогда не видел, ну, разве там у какой-нибудь писающей малышни. Колени Павла задрожали, он чуть не упал со своей скобы, но вовремя обнаружил в стене другую, за которую удобно было держаться рукой. Павел впился глазами в действо, упершись лбом в стекло, уж сейчас-то она точно его не увидит. Она лежала, выпрямившись и напрягшись, мотая головой из стороны в сторону, пальцы безостановочно двигались, как раз в том месте, где начиналась щель, которую мальчишки старательно обозначали черточкой на своих картинках, оставляемых на вырванных из тетрадей листах и на стенах туалетных дверей. Павел впервые видел и мог хорошо разглядеть, как это выглядит на самом деле! Он порадовался тому, что волосы на пипке его сестры росли только чуть-чуть, сверху, и ему было прекрасно видно, как двигались под рукой мягкие... Павел только что окончательно понял, что такое половые губы. Он сунул руку в карман, чтобы поправить своего дружка, как они с ребятами его называли, так как он уже давно требовал освобождения. Дотронувшись до него, Павел понял, что член уже готов и трепещет. Павел предполагал заняться этим после того, как он вернется в комнату, но почему бы и нет? Он медленно, тихо расстегнул штаны, вытащил твердый и напряженный член наружу и начал... Он лопал глазами Танины бедра, и живот, и ее, пипку, и сладко двигал рукой сам, в характере движений Таниной руки было что-то общее с тем, что делал Павел, они определенно делали общее дело. Таня скинула одну ногу с кровати, и все стало видно еще лучше. То есть, Павел даже не представлял, как девчонка может выглядеть в таком ракурсе. Когда они рисовали баб с раздвинутыми ногами, получалось всегда глупо и неестественно. И то, что Павел делал сейчас, стоя на одной ноге и имея перед глазами голую (будем считать так) девочку было в сто раз лучше, чем, когда он мастурбировал, глядя на неудачный рисунок или на мутную фотографию (бывало и такое), а то и просто на снимок какой-нибудь спортсменки. Более того, происходящее было тем самым, что Павел представлял себе в мыслях, тиская своего дружка. Надо признаться, такой красивой девочки Павел себе не воображал. Мечты сбываются! Таня напряглась вся, рука е задвигалась быстро-быстро туда-сюда, она запрокинула голову, закусила губу, обхватила себя между ног всей ладонью так, как это сделал бы с ней Павел, дай ему волю, выгнулась... и сладко и медленно выдохнула. Закинув обе руки за голову, она отдыхала, на ее лице с подрагивающими ресницами закрытых глаз проявилось блаженство, мягкие губы расслабились. Павел видел ее всю, и впитывал каждую точку ее открытой жадному взору пипки. Томное щекочущее напряжение накапливалось внизу его живота и в районе солнечного сплетения, делая движения резкими и судорожными. Еще чуть-чуть... чуть-чуть... только пусть она не шевелится... А-а-а!.. С колотящимся сердцем Павел выпустил длинную струю в стену дома, схватившись покрепче за скобу и стараясь сдерживать шумное дыхание. Таня все еще лежала, все такая же прекрасная, и Павел смотрел на не с удовольствием, но пора было убираться. Во-первых, пора, во-вторых сестра сейчас уже может обратить внимание на любой шум или стук, в-третьих, уже неинтересно. Павел выдавил последние сладкие капли, и оттолкнувшись от стены, чтобы не искать внизу давешнего полена, неслышно спрыгнул назад в траву. В свое окно он влез без труда, краем глаза заметив, что свет Таня погасила. Вовремя он успел. Душа пела. Он чувствовал себя гордым и удачливым. Он уже не ощущал безысходной тоски при мысли о том, как хорошо было бы увидеть девчонку без трусов, и не на секунду, а подольше. А ведь при упоминании бабой Катей сестры он почти даже не надеялся на то, что в этой дыре его ждет что-либо настолько интересное! Он забрался в постель, спустил еще раз, уже спокойно и неторопливо, в деталях (пока свежи впечатления) вспоминая Танькину наготу, испачкал предусмотрительно оторванный клок туалетной бумаги, задумался, а что же себе представляют девчонки, когда занимаются онанизмом? Он лично представляет себе их голых, как он их лапает, иногда кого-то конкретно, например, Любу из параллельного класса, иногда как он их трахает. Правда, с этим проблемы. Процесс, как и его прелесть, Павел представлял себе лишь в самых общих чертах. Неужели они представляют себе, как они хватают мальчишек за хуй? Совершенно неинтересно. Хотя черт их знает. Им же свое собственное тоже неинтересно. За этими раздумьями он и заснул.