На помосте возникла фигура. Пожилая женщина с убранными в косы волосами цвета стали, одетая во все черное. Повернувшись к девице, прогуливающейся по коридору, матрона низко поклонилась, прежде чем обратиться к ней.
- Леди Трикофф. Я счастлива снова служить Вам. Нашли что-нибудь на свой вкус? Скажите лишь слово. Будь то залог или отметка, для нас большая честь ублажить Вас. – Матрона сложила руки в рукава своей накидки, и внимательно, но ненавязчиво взглянула на юную гостью, не подавшую ни малейшего намека, что вообще услышала ее приветствие.
Подняв изящную руку, девушка легонько провела пальцем над одним из портретов – опрятно постриженного юноши, в цветах гильдии Борос.
- Этого не было, кто это? – обратилась она к пожилой даме.
- Ах, конечно! Этого джентльмена зовут Лейтенант Карислав. Это его первая ночь у нас. Он известный легионер Борос, но также имеет много связей с Оржов, так, собственно, его нам представили.
- Мммм, - произнесла девушка, но прошла мимо портрета лейтенанта, не оборачиваясь. Далее она остановилась у очень крупного полотна, занимавшего примерно вчетверо больше места, чем картина лейтенанта.
- Ну, правда, Амодус вообще хоть когда-нибудь что-то делает? Каждый раз, когда я сюда прихожу, он здесь – выглядит самодовольно и занимает больше места, чем заслуживает. Как он вообще работает днем?
- Мне говорили, Сенат весьма щедр на оплачиваемые отпуска. – Дама произнесла это с поднятой бровью, и Леди Трикофф рассмеялась. Обе женщины улыбнулись друг другу в тихой солидарности. Затем девушка вздохнула, метнувшись к помосту.
- Мне скучно, Луп. Здесь нет никого интересного. – Она раздраженно положила голову на пьедестал. – Прошло уже…
- Около трех недель. Судя по Вашему внешнему виду.
- А ты хитрая ведьма!
- Вы устали, моя дорогая, заниматься вещами, о которых я не хочу знать, в этом сомнений нет. Давайте сегодня поставим лишь Вашу отметку, и Вы можете сразу подняться в номер и расслабиться.
- Ладно. – Опал Трикофф закрыла глаза, не поднимая головы с пьедестала, слушая, как пожилая дама нацарапала запись в гостевой книге. Затем она услышала, как дама подошла к стене и шепотом произнесла несколько слов. Послышался звук, похожий на струны арфы, сопровождаемый гулом отодвигающейся стены.
- Вот. Теперь ни о чем не волнуйтесь, дорогуша. Луп обо всем позаботится.
Опал открыла глаза и позволила даме взять ее за руку, помочь сойти с помоста и подвести к громадной эбонитовой двери в конце холла. Взглянув назад, Опал увидела, как на дальней стене появилась новая картина: это был ее портрет, обрамленный в тускло-светящуюся золотую раму. Ее руки были чопорно сложены на коленях, окутанные белым сатином – но ее бледно-зеленые глаза светились развратом и похотью.
Обе женщины прошли за черные двери, и Зал Отметок Своднической вновь опустел.
Лилиана Весс мрачно взглянула на чрезмерно пышный ковер. Она вдавила носком в глубокий ворс, нарочно нарушив узор из черепов и лилий. Вид того, как ее сапог давит символ смерти, доставил ей извращенное удовольствие – как членовредительство, только без крови.
Может, она действительно была незрелой для ее возраста. Что с того? Черт, после сотни лет в постоянных бегах, она заслужила это. Она прислушалась к шагам или фффффвввууум открытия портала, но единственными звуками были лишь сдавленное потрескивание из двух каминов у противоположных стен громадного шестигранного зала. Зевая, она снова плюхнулась на кушетку и погрузилась в объятия полдюжины бархатных подушек. Купольный потолок был покрыт раздражающе точным узором из крошечных золотых и черных ромбоидов, напоминающих ей о нудном характере ее сожителя.
На прошлой неделе Венсер застал ее разглядывающей его журнал. Она сунула нос в его дневник, который представлял собой не более чем стопку бумаг скрепленных скобами из темной стали. Она рассматривала каракули на полях, выискивая информацию, которая могла быть интересна Николу Боласу. Вероятно, она была настолько поглощена расшифровкой наброска, обозначенного, как «карта человеческой тупости» (которая была подозрительно похожа на набросок полового органа) что даже не услышала, как Венсер вошел. Послышался вздох, и когда она от неожиданности вскинула голову, он стоял, прислонившись к дверному косяку, со своим обычным выражением надменности мизантропа-мученика.