Для меня сейчас Рихтер — как якорь. Но он не опускается в нужный момент и меня уносит штормом куда угодно, но только не в то направление.
И я понимаю — это мой конец.
Почему мне не сиделось в России? Я бы и дальше работала в регистратуре. В спокойствии.
И была бы не здесь, когда меня хватают под руки, тащат на площадку.
А я не могу двинуться. Смотрю опустошённо в пол.
И только когда дотрагиваюсь голым животом до леденящего станка, меня как будто прошибает холодным пОтом.
Последнее, что я вижу, перед тем как меня поворачивают задницей к съёмочной группе и Рихтеру — бездушные серые глаза, прожигающие во мне не одну дыру.
Наказывающие за мою оплошность.
И когда я вижу их… Отчаяние захлёстывает с головой.
Он остался стоять там!
Чтобы посмотреть, как меня трахнут!
И от этого паникую сильнее.
Но не могу и пошевелиться. Ноги цепляют к строению, обматывая их наручниками. Как и руки, одной из которых ударяю мужика по ладони.
Пытаюсь вырваться, а ничего не получается.
Всхлипываю в очередной раз.
Твёрдый шарик погружается в рот, а ремешки громко защелкиваются на затылке. Не могу сказать и слова, только мычу, давясь слюнями.
Мне страшно и больно одновременно. От несправедливости.
Я всего лишь хотела спастись. От тюрьмы. Которой мне пригрозил Кёлер за то, что я вколола чуть больше препарата его отцу, чем следовало. Но это не только моя вина…
И я согласилась на его наказание. Ему плевать на отца, нужны только деньги. И мне дали поручение.
Сказали отвлечь мужчину, и я это сделала. Но я уверена, что не ошиблась! Тогда почему же…
Я сейчас здесь и отрабатываю деньги, что потеряли те люди, которые заставили плясать под их дудку?
Но всё это так… Убивает. Наповал. Огромным топором вонзаясь в спину.
— Неплохой ролик будет, Алекс, — не понимаю, к кому он обращается, но мне уже и всё равно. — Любят, когда девушка сопротивляется. О, Оливер, ты как раз вовремя!
Меня колотит от страха. Потому что помню это имя. Актёр. Который и будет сейчас изгаляться надо мной, когда видеокамера начнёт записывать этот позор.
Я сваливаюсь в глубокое отчаяние.
Желание прекратить всё это бьётся в груди.
Я бьюсь в наручниках битых пять минут, пока чужие и омерзительные руки пытаются меня возбудить.
Или сделать вид.
Но я замираю, когда краешек ненавистного белья, в которое меня одели, отодвигается в сторону.
Я чувствую спиной большое и могучее тело. Горячее, полыхающее огнём. Ощущаю ягодицами его близость.
Как этот самый Оливер приближается. Почти вплотную встаёт ко мне.
Ещё несколько сантиметров и я почувствую своей плотью его дубинку.
Кричу, пытаюсь вырваться, до тех пор, пока… Меня не ударяют по ягодицам. Хлёстким, мощным ударом. Чтобы перестала вырываться.
А я всё. Выдохлась. Полностью иссякла. Потому что понимаю, что никто не спасёт.
Три дня борьбы. И всё в пустую.
И когда мужчина приближается, чуть ли не касается своим членом сухого лона, уже не надеюсь на спасение.
Но в этот момент я слышу громовой голос.
Как с неба. Карающий. Выносящий свой приговор.
— Стоп.
Я напрягаюсь сильнее. Нервы накаляются до предела, как и всё тело. Не могу и выдохнуть. Пошевелиться.
Из-за того, что съёмку прервал ОН.
Мой судья.
— Отвязывай, — кидает небрежно. — Я её покупаю.
Мой облегчённый выдох наверняка слышен где-то на другом континенте. Чувствую холодную поверхность станка, касаясь его животом.
Упала, не раздумывая, когда он сказал эти три заветных слова.
«Я её покупаю».
Ловлю волну спокойствия и не замечаю тяжёлых шагов.
Рихтер подходит, становится напротив меня. Опускает пальцы на подбородок. Зажмуриваюсь, только бы не видеть его победного взгляда.
Он поднимает мою голову вверх одним касанием. Поддевает подбородок. И я неосознанно распахиваю глаза. Не знаю, чем думаю. Но именно сейчас мне надо увидеть в его серых льдах какие-то эмоции. Чувства.
Но ничего из этого нет.
— Ты ведь понимаешь, что должна мне ещё больше?
Громко сглатываю, но киваю.
— Верну! — заявляю. У меня есть близкие люди. Есть друзья. Если не сто пятьдесят тысяч евро, то хоть сколько-то наберу… Нет, буду просить у подруги. У неё и муж богатый, и она сама сейчас развивается. Не бросит же… Потому что мне тогда точно не к кому будет пойти. — Только развяжи…
Мужчина не насмехается. Смотрит равнодушно. Поднимает свой взгляд на Оливера, что всё ещё стоит за спиной. И продолжает прижиматься ко мне.
— Я же сказал, — стальной голос режет по ушам. — Развязывай.