Вечные вопросы.
Над ними я и ломал голову, пока наш самолет трясло над Витошей при заходе на полосу Софийского аэропорта.
4. ЕЩЕ О ЛЮБВИ
От жгучего болгарского солнца, от игры теней, запаха листвы, от незнакомого, но как бы и знакомого говора, прозаика П. понесло в странные словесные дебри. Пока мы проходили паспортный контроль и таможню, пока нас разыскивала переводчица, назвавшаяся вовсе не болгарским именем, прозаик П., оглядывая лица мелькающих вокруг людей, зачем-то сообщил нам, что, в общем, на голове среднестатического простого человека, в том числе советского, в том числе и болгарского, произрастает что-то около 125 000 волос.
- Не мало? - засомневался я.
- Бывает и больше, - неохотно согласился прозаик.
А вообще, снова воодушевился он, за обычную жизнь обычного среднестатистического человека, в том числе советского, в том числе и болгарского, на его голове отрастает, и соответственно выпадает в процессе лысения, почти полтора миллиона волос.
Конечно, это была солидная цифра, но я собрался и ее опровергнуть. К счастью, переводчица Лида оказалась тоже не молчаливой особью. Показывая какой-то памятник, она напомнила нам об общих исторических вехах, деликатно, но подчеркнула нерушимую связь славянских народов. Я был рад, что ей неизвестны мои стихи о шалостях советского князя Святослава.
Поправляя галстуки, потея в своих черных официальных пиджаках, прозаик П. и поэт К. благожелательно прислушивались к переводчице, причем каждый нашел возможность и ей сообщить что-то полезное. Прозаик П., например, напомнил о том, что болгар от фашизма освободили мы, а поэт К. подтвердил слова прозаика вполне недвусмысленными намеками на кипящую вокруг жизнь: дескать, вот неплохо у вас... но вы, болгары, должны помнить...
Бульвары.
Платаны.
Столики кафе, вынесенные прямо на бульвар.
"И в этот момент начинают звенеть колокола Александра Невского, как мелкие монетки, пересыпаемые в синем кармане неба..."
Грандиозные номера отеля "Балкан" потрясли прозаика П. По рангу он, понятно, шел первым, за ним следовал секретарь парткома поэт К., а уже потом я, автор неприятных, вредных для читателей книг, не нашедший мужества отказаться от иностранного ордена. К сожалению, самый большой номер был заказан на мое имя, пришлось исправлять ошибку. В итоге, мне достался самый маленький, хотя все равно грандиозный.
Меня это нисколько не взволновало.
Бросив вещи, я отправился в душ. Я даже не обращал внимания на телефонные звонки. Скорее всего, звонили предыдущему обитателю номера. Кто в Софии мог знать, что я уже прилетел?
Выйдя из душа, я с удивлением обнаружил в комнате насупленного прозаика П.
- Это я звонил вам, - сообщил он.
- Что случилось?
- В моем номере беспрестанно трещит телефон. Я не могу из-за телефона отдохнуть, он мне мешает.
- Я вам не звонил.
- Зато вам звонят. Ведь номер был заказан на вас. Вы сами уступили мне двухкомнатный номер. - Прозаик П. был полон нехороших подозрений. Идите и разберитесь со звонками. И чтобы никто больше не смел звонить.
- С удовольствием.
Мы прошли в номер прозаика П.
Тут же затрещал телефон.
Я поднял трубку. Звонил Иван Цанев.
Вбирает мир твое жужжанье, когда ты медленно взлетаешь к цветку мохнатый рыжий слиток, пыльца, прилипшая к губам. Соединяю звук и образ, тянусь к немеркнущим вещам, в ты, не думая о счастье, цветок любимый выбираешь...
Привязанная нежной нитью, не можешь взять и улететь, мой взгляд пустить тебя не может. С цветка к цветку, как по ступеням, взбираешься, то пропадая в густой колышащейся тени, то останавливаясь, чтобы жужжаньем праздник свой воспеть...
Дыханье меда, боль усилий - ты б все мне сразу отдала, сестра усердия. Ты знаешь, как достигают перевала. Но только захочу погладить, как ты в меня вонзаешь жало. И это - как начало песни. О, падающая пчела!..
Вот что такое поэт Иван Цанев.
- Ты приехал, ты в Софии, ты совсем здесь! - кричал в трубку Иван и, не видя его, я видел его щербатую улыбку. Пусть щербатая, все равно это была улыбка Ивана Цанева, а не какого-то там Мубарака Мубарака. Это была улыбка друга, который жаждал со мной выпить. И как можно быстрей.
- Но мы официальная делегация! - напомнил прозаик П. Он все еще был в глухом черном костюме. - Никаких непротокольных встреч!
Я кивнул прозаику - как же! я понимаю!
А телефон не молчал.
Старые друзья приглашали меня на Витошу, звали на полынное вино, просили разделить аперитив рядом в баре, но взгляд прозаика П. не отпускал меня ни на секунду, прозаик П. слышал каждое мое слово, и я помнил, помнил: мы - официальная делегация! Поэтому на все приглашения я вежливо отвечал: спасибо, но со мной два очень известных, два очень советских писателя, мы - официальная делегация, Я не могу бросить их. Я...
- Правильно, - отвечали друзья. - Бери с собой известных писателей. И тревожно спрашивали: - Они пьют полынное вино?
Я тревожно спрашивал прозаика П.:
- Вы пьете полынное вино?
Прозаик П. уклончиво кивал.
Я выслушивал очередного друга и снова тревожно оборачивался к прозаику П.:
- Вы ходите по вечерам в ресторан пить греческий коньяк и смотреть непристойные танцы?
Прозаик П. мрачнел и кивал еще более уклончиво.
- Не забывайте, - напоминал он. - Мы - делегация. Надеюсь, на официальный прием в СП вы пойдете не в джинсах?
Конечно, нет. Было слишком жарко. На официальный прием в Союз писателей Болгарии я пошел в шортах.
В такой жаркий, я бы сказал палящий, невероятно душный день идти по улицам Софии в черных глухих пиджаках могли, конечно, только самые иностранные иностранцы. Я даже отстал шага на два, чтобы меня не путали с ними. На самом деле, так приказал прозаик П. Это он не хотел, чтобы меня не путали с ними.
Явиться в Болгарию без черного глухого пиджака!..
Впрочем, время от времени поэт и прозаик сердито оглядывались.
- Странно, - сказал прозаик. - Мы прошли уже три квартала, а я не видел ни одной собаки.
Поэт К. обернулся.
- Да нет, - сказал прозаик. - Я имею в виду обыкновенных собак.
- Обыкновенных собак вы не увидите, - обьяснил я, не сближаясь с ними, соблюдая высчитанную прозаиком П. дистанцию. - Собак на улицах Софии давно нет. Собак на улицах Софии давно перебили по приказу БКП и лично доктора Живкова. Так сказать, устроили им ночь хрустальных ножей. Если быть еще точнее, ночь длинных хрустальных ножей.
- Как? - ужаснулись поэт и прозаик. - Собака - друг человека.
- А город София - друг туристов, - ответил я. - Кто слышал, чтобы собака была другом туристов? Собак больше нет в Софии. Ни одной!
Я увлекся.
Я выдал сильную информацию.
Но в этот момент из-за угла лениво вывалил и потрусил рядом с нами жирный одинокий пес. Самодовольный ленивый сардель-терьер с тупой невыразительной физиономией. Не знаю, почему его не пришили в ночь длинных хрустальных ножей, может, некий негодяй специально сохранил его - для убиения моего престижа.
Не знаю.
Мой провал стоил Люхе левого глаза и памяти.
Обозлившись на пса, на прозаика и на поэта, я, понятно, обозлился и на героя будущей повести.
В новом варианте Люха при посадке на Землю терпел крушение, терял левый глаз, а с ним и память. Пусть забудет скотина, решил я, на каком конкретно коричневом карлике припрятаны похищенные серпрайзы. В конце концов, раз уж он преступник, то должен знать,
преступление не окупается.
Но вот странно.
История с собакой почему-то привела прозаика П. в хорошее настроение.
- Заметьте, Лида, - сказал он встретившей нас на улице Ангела Кынчева переводчице. - Заметьте, Лида, обыкновенный среднестатистический человек потребляет за обыкновенную среднестатистическую жизнь не менее сорока тонн пищи и пропускает через свои легкие почти триста восемьдесят тысяч кубов воздуха. Не мало, правда? Вот откуда все эти мальтузианские гадости.