И из-за всего этого вторых врачей в роддоме хватало, а первых не хватало. Варяги-то и были нужны, чтоб дежурить первыми, а они совсем не все чувствовали себя здесь как дома. Одним не нравились здешние нововведения, иногда самые малые. У них были и гонор, и опыт, и недоверчивость. Другие только смотрели, сколько еще осталось до конца смены, — отзвонить бы поскорее и с колокольни долой. И в узкой длинной книжке с алфавитом Зубова в итоге повычеркала многие телефоны, а по некоторым, хоть их и не вычеркнула, звонила редко. А раз звонила редко, то уж и без толку: если кто хочет совместительствовать, так не от случая к случаю, а более или менее постоянно. На своей бумажке Зубова записала два телефона — Никитиной и Гуревича, — они здесь были вроде бы как свои. Главный не раз заговаривал, чтобы они сюда перешли совсем, но они не переходили. Никитиной от дома сюда далековато: одно дело — раз-два в месяц, а другое — каждый день за семь верст киселя хлебать. И Гуревич не согласился — просто не хотел уходить со старого места. Еще один — третий — телефон Зубовой и записывать было не надо. Он с довоенных времен сидел в памяти. Он, как ни странно, не поменялся, хоть в войну его снимали, — тогда в Москве почти все личные телефоны поснимали, а после войны ставили опять. И этот поставили опять, и тот же самый номер дали. Верочкин телефон. Веры-лапушки, Веры-сластены, Веры Леонтьевны Квасницкой.
Раньше Зубова именно ей и позвонила бы сразу, еще не выписывая ни телефона Никитиной, ни телефона Гуревича, и наверняка все решилось бы в минуту. Верочка только в одном случае отказалась бы — если бы она именно в тот день дежурила у себя. А если бы получалось, что она два дня подряд будет дежурить, она бы не отказалась. После того как она с мужем разошлась, эти дежурства ей были нужны очень-преочень. Правда, приходя сюда, она каждый раз говорила, что пришла только ради Тусеньки — среди своих Дору Матвеевну Тусей звали, — мол, кто-кто, а она, Верочка, на все пойдет, если надо Тусю выручить. Она так говорила всегда, а если по делу судить, не будь Зубова ее подругой да не пекись так о Верочкиных делах, то все-таки предпочла бы, наверное, ей Никитину или Гуревича. Верочка, конечно, была аттестована и у себя дежурила первой, но первый-то первому рознь, вот в чем было дело.
…Тормоша в кармане бумажку с крупными цифрами, Зубова спустилась в смотровую и согнала с телефона тамошнюю санитарку. Если Главный сказал, что придет через четверть часа, значит, придет именно через пятнадцать минут, а не через десять или двенадцать. Она успеет Никитиной и Гуревичу позвонить и даже зайдет до прихода Главного в специальную темную палату в дальнем конце родблока, где лежит та женщина с преэклампсией. Неудобно будет, если она придет туда позднее Главного.
Со звонками она очень быстро управилась — пять минут ушло на оба разговора, не больше. Только ничего хорошего: Никитина оказалась больна, а Гуревич не мог завтра дежурить из-за каких-то домашних дел. Оставалось звонить Верочке, но ей звонить Дора Матвеевна сейчас не могла: так получилось, что, прежде чем ее теперь приглашать, надо сначала специально договариваться с Главным, тем более что из-за Людмилиных дел завтра дежурил Савичев, а именно с Савичевым у Верочки в прошлом месяце произошел на дежурстве конфликт. И Савичев сказал после этого, что, если его еще раз поставят дежурить с Квасницкой, он тотчас подаст заявление об уходе. А Главный сказал Доре Матвеевне, чтобы она — без всяких дополнительных объяснений — с этим требованием Савичева считалась.
Пока Зубова шла от телефона в родблок на второй этаж, она просто даже закипела: вот всегда так получается, если хочешь кому-то удружить, потом сама первая оказываешься в дураках — так сейчас с этой перестановкой Людмилиной, так и раньше с Верочкиными дежурствами… На Верочкины пассажи, что это она своей Тусе одолжение делает, Зубова внимания не обращала. Есть такая дружба — знаешь человеку цену, знаешь, когда он тебе врет, а все равно с ним дружишь, потому что жизнь вместе прожита и человек этот просто уже часть тебя самой. И что Верочка могла сдуру и нахамить Савичеву, Дора Матвеевна понимала самым отличным образом, но вот только одного она не могла понять: почему Савичев так уж категорически завелся, а Главный так категорически его поддержал? Ведь Верочка, хоть в ней и восемьдесят восемь килограммов теперь, и она теперь немного распустеха, как-никак она все-таки женщина, и несчастная, — это все знали. И кроме того, она в смене была первой, должны же были у Савичева проявиться и галантность какая-то, и сострадание, и просто субординация. И уж для Главного субординация должна что-то значить: совсем не обязательно было Савичеву потакать.