Он не выбирал себе ни веры, ни конфессии. Не из чего было выбирать. Православие только-только стало восстанавливаться - что уж говорить о других церквях! Впрочем, он и не чувствовал, что принадлежит к какой-то конкретной религии. У него были "личные отношения" с Богом, отношения, не требующие посредников или переводчиков. Тет-а-тет отношения.
Если бы его тогда спросили, верит ли он в Бога, то он бы, наверное, ответил, что не верит, а знает, что Он есть. Сейчас бы он оценил этот свой ответ как наивный и высокопарный, но тогда он так не думал. В сущности, забавная игра слов - "веришь" или "знаешь"... Он чувствовал, что знает - Бог есть. Ну, может быть, не Бог, а Нечто - что-то "почти как Бог".
Православие, к которому он тогда пристал, производило на Илью двойственное впечатление. Завораживающий гул колоколов на звоннице, золотые маковки церквей, заброшенные, полуразрушенные новгородские монастыри, тихие, умиротворяющие лики икон... Все это манило и трогало его сердце.
С другой стороны, неизменно смущали священники - пошлые, толстые, несмотря на хронический пост, глупые и самодовольные. Плюс к тому - нелепые обряды, пустые, лишенные всякого смысла проповеди, бестолковые книги о Христе. Все это ранило и разочаровывало Илью.
Еще его ужасно пугали мертвые слоганы: "спаси и сохрани", "помилуй нас", "смертью смерть поправ"... Все это напоминало коммунистическую риторику: "Аенин всегда живой", "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить", "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи".
Один раз Илья пошел на исповедь. Он сделал это, желая соблюсти порядок, следовать всем церковным канонам.
"Чем согрешил?" - спросил его батюшка. И только Илья собрался с силами, чтобы сказать что-то важное... Как вдруг заметил на себе слащавый взгляд исповедника. "Признавайся, минет тебе баба делала?" - спросил святой отец и улыбнулся, как алкоголик, вспомнивший о "заначенной" им бутылке.
Второй "исповеди" в жизни Ильи не было.
Маятник его веры качался из стороны в сторону не один раз. Илья то верил в Бога, то не верил в Него. То признавал Христа и сострадал его мукам, то отказывался от Него и перечитывал евангелие от Матфея. То роковое для религии место, где Христос говорит: "Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?" Фразу, после которой уже не может быть никакой веры, но только сомнения и скорбь.
Илья искал правды, ему недостаточно было тезиса: "Верующему не нужны доказательства, ибо у него есть его вера". У Ильи был опыт общения с Богом, опыт своей собственной молитвы и того сладостного чувства, которое сопровождало ее. "Но не могло ли быть, - спрашивал он себя, - что это чувство, эта радость - лишь самообман, самогипноз, чудотворная пустышка?"
Так ведь случается. Вот ты приезжаешь в какую-нибудь страну, в какой-нибудь "великий" или "вечный город" и осознаешь, что по его улицам ходили когда-то Леонардо да Винчи, Моцарт, Гёте, Шекспир. В душе возникает священный трепет, и ты уже не идешь, а шествуешь по мостовой. Но стоит тебе позабыть об этом - и трепет куда-то исчезает. Что же это за "чувство", если не самообман?
И почему православный священник считает себя более христианином, нежели католик или протестант? И в кого тогда верят мусульмане, иудеи, буддисты, кришнаиты? В кого? Если Бог - Бог, то не может быть разных вер, а тем более религий, воюющих друг с другом. Таким был его новый тезис, опять же безукоризненно логичный и снова пустой, словно зависший в воздухе надувной шар.
"Умри вовремя!" - и снова в голове Ильи этот голос.
- Господи, что же это такое?! - Илья подскочил на сидении, как солдат по боевой тревоге. - Откуда эта фраза? Это же из Заратустры...
В сознании снова всплыл образ только что умершего юноши, столь по-ницшеански отозвавшегося о своей смерти - "как это не вовремя". Илья тряхнул головой, пытаясь выкинуть из памяти это ужасное воспоминание.
*******
Так говорил Заратустра" - книга, которая была у Ильи, как говорят в таких случаях, настольной. Она странным, почти мистическим образом сопутствовала его духовному поиску. Пережитые им кризисы: тревоги, отчаяние, разочарование, опустошенность - все было в ней. Не книга, а бесконечная игра. Загадочные метафоры, скрывающие в себе то ли любовь, то ли ненависть к человеку.
В последней части книги Заратустра собирает вокруг себя "великих людей" - царей и патриархов, святых и юродивых. Это его последняя экспедиция в область человеческого духа, в мир человеческой природы. Лет пять тому назад нечто подобное решил сделать и Илья. Уже обеспечив себя солидным состоянием, он отважился расставить все точки над "i" и в своих богоисканиях.
Сначала он стал посещать живущих ныне старцев - совершил не одно паломничество по монастырям и святым местам. Ныне здравствующие "святые", как он ни старался, не производили на него впечатление "людей божьих". Сумасшедших - может быть, но божьих - нет, при всем желании. Иногда они оказывались просто наивными, а иногда - откровенно глупыми.
Еще среди них отыскивались и явные шарлатаны. Последних вычислить было несложно. Если в течение первых десяти минут речь заходила о деньгах - его, Ильи, деньгах, - то такую встречу можно было не продолжать. Восстановление церквей - дело святое, но разве об этом должен думать святой?
Илья совсем отчаялся найти хоть что-то святое в религии. И тогда он решился провести свой последний экзамен - посмотреть на "первых лиц". Финансовые возможности Ильи открывали перед ним любые двери, в том числе и к "главным верующим".
Легче всего было встретиться с главой Русской православной церкви. Илья профинансировал проект какого-то фонда, который патронировался патриархом, и те "выписали" на банкет "первое лицо". Общение не было близким, но Илье этого вполне хватило. Он посмотрел, пригляделся, оценил взаимоотношения святейшего с его окружением и удалился из зала почетных собраний, никому ничего не сказав.
С Папой Римским встретиться было чуть сложнее - желающих значительно больше. Впрочем, было бы желание... Папа постоянно принимает какие-то делегации, Илье просто нужно было попасть в одну из них. Он и попал посмотрел на Папу. Тот показался ему славным и даже забавным. Хитрые и умные глаза, наверное, очень похожие на глаза самого Ильи.