— Да ты-то, Ульяна, куда? — осаживали её женщины.
— Ну-ко, как это куда? — удивлялась бабушка. — Ведь ему в такой тесноте одному этакую махину и не протащить.
— Ну и пущай постоит на сцене. Не по головам же поедете.
Бабушка настойчиво отмахивалась от советчиков. А ведь и в самом деле, куда в толкотне сунешься? Надо переждать, пока председатель не вручит все премии и пока люди не высыплют на улицу.
Бабушка отодвинула велосипед к стене, а сама встала у руля, как в почётном карауле.
— Фуражку на неё наденьте, фуражку! — сквозь хохот подсказал кто-то из зала. — Вот и будет вылитый часовой.
Но председатель колхоза строго оборвал шутника:
— Если б у нас все бабушки были такими, как Ульяна Семёновна, мы б не испытывали голода на людей, молодёжь не оставляла б деревню… Спасибо вам, Ульяна Семёновна, за воспитание внука.
Бабушке захлопали, она смутилась больше Серёжки:
— Да мне-то за что?.. Он сам себя воспитал…
После торжества люди вывалились на улицу, и бабушка, взгромоздив велосипед на плечо, шатко спустилась по лестнице.
— Ну, веди свою премию! — сказала она, выпрямляя скособоченное плечо.
Но ребята обступили Серёжку со всех сторон, и у всех одна просьба:
— Дай прокатиться…
Бабушка прикрикнула на попрошаек:
— Сами заработайте — и катайтесь! — оттеснила опешившего Серёжку от руля и повела велосипед сама.
Серёжка побежал за ней сзади, как козлёнок.
— Жадина-говядина! — затянул кто-то писклявым голосом, Серёжка не мог и разобрать кто.
Бабушка оглянулась, погрозила пальцем:
— Ой, Тишка, хоть ты и изменил голос, а я ведь сразу тебя узнала!
Тишка-переполошник юркнул в гомонливую толпу ребят, будто его и не было.
Бабушка грозила ему пальцем и выговаривала:
— А не ты ли, Тишка, больше всех насмехался, что Серёжа за немужское дело взялся? Не ты ли его доярочкой обзывал?
Тишка отмалчивался.
— Да вижу, вижу тебя, нечего прятаться, — продолжала бабушка. — Дразниться — так первый, а теперь в товарищи насылаешься.
— Да я и дразниться не первый, — выбрался из толпы смущённый Тишка. Рубаха у него выехала из-под штанов, а он и не замечал этого. Ну, не зря же его прозвали переполошником. В панику ударится, так всё на свете забудет и делается будто слепой.
— Ну, а какой, раз не первый? — не унималась бабушка.
— А по правде, дак второй только… Сначала не я обзывался, а потом уж я.
— Ох ты, «не я-я», — сказала бабушка, опрокинула велосипед на землю и пошла за крапивой, — зато ты самый надоедливый был…
Тишка мгновенно разгадал её замысел, осушил рукавом под носом, невежливо показал Серёжке язык и припустил к дому.
Бабушка пригрозила:
— Ну, прохвост, пого-о-ди! Заявишься к нам… — И уже для всех говорила: — Всякий труд уважителен. Ни над какой работой смеяться нельзя.
Серёжка по её голосу понял, что у неё на Тишку нет никакого зла, что она ради шутки устроила этот розыгрыш и что у неё сегодня расхорошее настроение. Да и в самом деле, за что на Тишку сердиться? Тишка маленький, бестолковый, осенью только в первый класс пойдёт. А дразнился он без всякого умысла. Другие ребята засмеялись, и он подхватил, как попугай. Теперь вот после премии-то, никто и словом не попрекнёт Серёжку. А раньше Серёжка сам себя и то стыдился. Ну-ка, не позор ли, за женское дело взялся — коров доить. Будто мужской работы в деревне нет: около машин крутиться или топором на стройке стучать. Серёжку же к лошадям да коровам тянуло.
Нет, не зря бабушку председатель благодарил. Велосипедом не Серёжку надо было премировать, а её. Только какая бабушке от велосипеда услада? Серёжке бы и отдала его всё равно.
А началось-то всё с неё…
Прошлым летом Серёжкину маму увезли в район на совещание передовиков сельского хозяйства. Доить коров вместо неё занарядилась бабушка. Серёжка за ней и увязался.
Бабушка сначала будто и не замечала его. А потом уж, когда поле прошли и по лаве перебрались через реку на другой берег и когда вот уж она, ферма, — взберись на взгорок да заходи, — бабушка Ульяна оглянулась и всплеснула руками:
— Ой, а ты-то куда?.. Нет, Серёжа, пока не стемнело, поворачивай домой.
— Ага, поворачивай, какая умная! — не согласился Серёжка. — А дома-то ещё темнее будет.
— Дак ты у меня не в кормушках же ночевать станешь. Я ведь долго прообряжаюсь.
— Долго, зато без долгу, — по-взрослому отшутился Серёжка, не отставая от бабушки.
Уж он-то знал, что бабушка Ульяна поворчит, поворчит да сама же и возьмёт его за руку. Не первый раз.