— Здесь много озёр, в этих лесах, — сказал лесничий.
— А вы знаете эти места?
— Да так, немного… Лет пятнадцать назад я здесь работал: сажал лес.
— А-а, это интересно! — протянул режиссёр, но по его лицу лесничий понял, что это никому не интересно. — Нам чертовски не везёт. Что стоило грозе разразиться здесь не сегодня, а завтра!
— Да, действительно досадно, — согласился лесничий.
Он думал, что вот уже давно собирается съездить в Синезёрки, на старые места, но всё никак не соберётся. Вот и теперь поезд простоит в Синезёрках час-два, пока не починят путь, и, кроме знакомой пустынной станции, где по платформе бродят занятые своим делом куры, он ничего не увидит.
— Да, жаль! — вздохнул лесничий.
Наташа тоже волновалась. В Крыму она ещё не была. Он казался ей синим, туманным, пахнущим гвоздикой. Хотелось поскорее увидеть море. Говорили, что оно открывается неожиданно и похоже на высокую тучу.
В Синезёрках было безлюдно. В окне у дежурного горела керосиновая лампа. Трудно было понять, наступил ли уже вечер или темнота пришла от дождя.
Дождь стих. Из леса пахло сырыми опилками.
Дед Василий перетряхивал в телеге мокрое сено и поглядывал на поезд: «Куда это только шастают люди взад-вперёд, взад-вперёд!»
Лошадёнка его засунула голову по самые уши в торбу с овсом, торопливо жевала и прислушивалась к бормотанью деда, ждала привычного окрика: «Н-но, дьявол! Заелся на казённых харчах!» После такого окрика оставалось только тяжело вздохнуть и понуро тащить телегу по песчаной дороге обратно на озеро.
Но дед Василий неожиданно бросил вожжи и заторопился к поезду. Он подошёл к освещённому окну мягкого вагона и постучал кнутовищем в стекло.
— Пётр Матвев! — крикнул он слабым, срывающимся голосом. — А Пётр Матвев!
За окном в коридоре стоял лесничий и разговаривал с Наташей. Лесничий всмотрелся в старика и открыл окно.
— Не признаёшь? — спросил дед и тонко засмеялся. — А я тебя признал издаля, от телеги. Как привёл бог встретиться, скажи на милость!
— Василий! — крикнул лесничий, быстро вышел на площадку, соскочил на песок и обнял старика. — Живёшь?
— Живу, — ответил дед, утирая рукавом лицо. — Живу, стараюсь. Смерть около топчется, а в сторожку ко мне ей зайти невдомёк… Забыл ты нас, Пётр Матвев, истинное слово забыл! А без тебя жизнь наша, прямо скажу, никудышная.
— Чего так? Что у вас неладного?
— Будто ты и не знаешь? — недоверчиво спросил дед. — Будто газет сроду не читал, Пётр Матвев?
— А что? Ты говори, не оглядывайся.
— Мне оглядываться не на кого. В нашей-то районной газете сколько раз печатали, — сказал со вздохом дед. — Печатали, печатали, а на поверку выходит — зря старались. Оно и видать — одной письменностью дела не сдвинешь, лес не оборонишь.
— Да ты о чём? — спросил лесничий. — Ты не крути, ты говори прямо.
Дед снял шапку и бросил её на чёрный от нефти песок:
— Эх, Пётр Матвев, Пётр Матвев! Лес твой молоденький приказал долго жить.
— Сгорел? — испуганно спросил лесничий.
— Зачем сгорел! Пожару у нас, храни бог, не было. А с этой весны ест его гусеница, ест как по наряду. И сейчас, почитай, уже половину съела, проклятая. Новый лесовод никак не управится. Всё ему, видишь ли, ходу не дают, яду не дают, а он бумажки сюда пишет, туда пишет, и как ни придёшь, одни у него слова: «Нет ответу». Так вот и сидим, порты протираем: «Нет ответу да нет ответу». А лес! — громко сказал дед и всхлипнул. — Лес мы с тобой, Пётр Матвев, какой насадили! Сосна к сосне, как красавицы сёстры. Ей-богу, верь не верь, а я как войду в него, шапку скину и стою, как беспамятный: до чего хорош лес!
Дед поднял шапку, осмотрел её и нахлобучил на свалявшиеся седые волосы.
— Что же поделаешь, Василий! — сказал лесничий и оглянулся.
На ступеньках вагона стояла Наташа и, наморщив лоб, слушала жалобы деда.
— Когда отец детей кинет без помощи, — сказал горестно дед, — так совесть его корит, а к тому же и судят его народным судом. А дерево что? Дерево безгласное. Дерево кому будет жаловаться? Одному мне, дураку, лесному объездчику.
— Что же делать, Василий? — растерянно спросил лесничий.
— Опыление, — пробормотал дед, не слушая лесничего. — Нынче весной созрела пыльца, задул ветер — и понесло её по-над озером золотым дымом. В жизни я такой пыльцы не видал.
Дед помолчал.
— Пётр Матвее, — сказал он умоляюще и взял лесничего за рукав, — уважь старика: поедем на озеро, поглядим. Ты мне только скажи, чем его спасать, лес-то, и поезжай себе с богом, а я как-нибудь сам управлюсь.