— Вы заблуждаетесь на их счет, — Тэна старалась говорить спокойно, но знала: по-настоящему ей не удается подавить боязнь, она транслирует ее на всех частотах. — Вы их не знаете.
— Это вы заблуждаетесь, — Первый опять повысил голос. — И вы зря боитесь. Мы вас не тронем. Мы просто не хотим, чтобы вы видели наши лица или сняли слепок нашей психики.
Тэна ничего не ответила.
— Я чувствую, что вам неудобно, — продолжил Первый. — Простите за эту меру. Но я сейчас…
Раздался шелест одежды — он протянул руку и поправил мешок, отлепив его от лица. Тэна инстинктивно глубоко вдохнула: в легкие вошел неприятный запах грязеотталкивюащей пропитки. Ну точно, кто-то новую обувь покупал, а мешок остался.
Было странно думать, что до атаки на посольство один из этих людей зашел в обувной магазин.
— Вы не понимаете сорохов, — повторила Тэна. — Вам кажется, что вы что-то докажете, если вы вкололи кому-то наркотик! Но подумайте сами. Ингибитор подавит их социальные нормы, их общественные устои, высвободит подсознательную агрессию. Но то же самое можно проделать с любым разумным существом. Со мной. С вами.
— Да, — благосклонно согласился голос. — Но под социальными нормами и общественными устоями у нас останется то, на что они опираются: основа психики любого разумного существа. Стремление к миру, к компромиссу. Шемин-мингрели, салафодиаки, тераны, даже такие неразвитые расы, как арлашоки — все мы будем драться только тогда, когда исчерпаны все другие варианты. Сорох обратится к насилию в первую очередь. Это у них в крови.
— Но не делает ли это их лучше, чем нас? — тихо спросила Тэна.
— Что? — не понял тот.
— Вы принадлежите к какой-нибудь конфессии?
— Я робуш.
— Я тоже, хотя я давно не совершала обрядов… Помните, что сказал наш Господь, когда ему предложили три цветка? Всего драгоценнее тот, что возрос на каменистой почве. Так и сорохи. Не кажется ли вам, что как бы ни была уродлива их цивилизация, то, что они создали ее и умудряются жить в относительном мире друг с другом, несмотря на свой геном, — их величайшее достижение? Не кажется ли вам, что нам стоит у них поучиться?
— Софистика! Они не дорожат жизнями, ни своими, ни чьими либо еще, так как можно ставить их на одну доску с нами?
— И этими воображаемыми досками вы готовы заколотить вселенную вокруг нас… — пробормотала Тэна. — Достойное поведение, ничего не скажешь.
— Знаете что? — устало сказал Первый. — Помолчите. А не то мы вам и рот заткнем.
— Переноску придется оставить, — велел Тим.
— Если температура еще упадет, Шаттен[5] может замерзнуть во сне, — сказал Баум. — Я только что потерял жену! Не просите меня бросить подопечного.
— Тогда ему повезет больше, чем нам, — резко ответил Тим, — потому что мы замерзнем на ходу. Идемте, Фридрих. Если выживем, мы его заберем.
«Если найдем, конечно», — подумал он.
И тут же устыдился. Если бы Джек был ранен серьезно, предложил бы Тим его бросить? Раненых товарищей в десанте не бросают, волокут до последнего, рискуя сгинуть самим. Собаки, люди, кошки — все это жизни, которые надо спасать. Этот кот — друг Фридриху Бауму, точно так же, как Джек друг для Тима… ну ладно, не так: кошки все-таки куда глупее собак и что в них хорошего, Тим не понимал.
— Я возьму теплые вещи, — сказал Бергман. — Вы меня совсем разгрузили.
— Потому что у вас пистолет.
— Я перекину сумку за спину, и она не помешает стрелять. А Фридрих пусть несет кота и аптечку.
«Гражданские, — подумал Тим. — Все посольство укомплектовано людьми с боевым опытом, даже один из наших поваров служил в добровольческой полиции на Марсе, и мне достались те единственные, у кого никакого опыта нет!»
Кошки, собаки, люди… У Тани есть ее птица, которая ходит за ней всюду. Глупая птица, что-то вроде гуся, тоже белая такая, с длинным клювом, только концы крыльев красные. Таня ее за что-то обожает. Психоэмпатическая связь. Кошки тоже способны на психоэмпатическую связь, если верить ученым, только командовать ими сложнее, чем собаками. Если Фридрих сейчас оставит кота, он, может быть, совсем расклеится. Да и не такое уж тяжелое животное, килограмма четыре или пять…
— Хорошо, — решил Тим. — Тащите Шаттена дальше.
Но далеко тащить не пришлось: два поворота и один коридор.
— Стоять! — услышали они грозный окрик.
Тим не узнал голос, только то, что он был женский и выше, чем у Айрин или Даниловой, но остановился. Перед ними было что-то вроде баррикады: фикусы в горшках (Тим подумал, что они обязательно вскоре замерзнут), перевернутые стулья, даже небольшой диванчик. Над баррикадой покачивалось дуло У-238, такого же, как у Тима.